Бархатная Принцесса - [47]

— Что с тобой, Принцесса? – слышу простуженный голос в этот дурацкий большой помпон.

Я мотаю головой, потому что даже не представляю, как буду рассказывать ему обо всем. Да и с чего начать? Только с самого начала, с того дня, когда в моей жизни появился Сергей, и чем это все кончилось.

— Рассказывай, - четко и жестко повторяет он.

И… меня просто рвет. Как плотину. Как папиросную бумагу лучом света, направленным через увеличительное стекло. И остановится невозможно, потому что я должна была кому-то рассказать, хоть до этого дня я почти поверила, что могу жить с этим штормом в душе - и он меня почти не задевает. Но я говорю и говорю, обо всем: об ошибке, которую совершила, о том, что позволила себе увлечься мужчиной, который даже не посчитал меня достойной правды. Как узнала о том, что он женат, и почти сразу – что я беременна. Как тяжело переносила подлый удар, как на третьем месяце начались проблемы с беременностью, и как я потеряла ребенка. И долгая реабилитация после, несколько операций, после которых мне хотелось, чтобы солнце упало на землю и сожгло весь мир, и неутешительный диагноз «бесплодие» в конце. Я плачу, но Кай не останавливает и не жалеет – просто слушает.

Потом рассказываю про Олега, про то, что он умел красиво ухаживать и всегда был заботливым и чутким. И что у меня не случился приступ угрызений совести, когда он сразу сказал, что женат и что, хоть его брак давно мертв, развод не входит в его планы. Мне было все равно. Я не пытаюсь обелить ни один свой поступок, потому что для меня уже слишком поздно.

Когда я заканчиваю, первая мысль, которая зарождается в девственно пустой голове – у моего Кая больше нет повода смотреть на меня, как на диковинку. Вот она я – смертная женщина, с ног до головы изрезанная невидимыми шрамами. Они уже не болят, но останутся со мной навсегда. Отодвигаюсь, разжимая руки, чтобы заглянуть в лицо Каю и увидеть там… Я не знаю, что. Осуждение? Презрение? Пустое желание? Если он захочет – я отдам себя всю, пусть и всего на один раз. Это все равно, что пройти по лезвию между прошлым и будущим – дорога в один конец, и пятки будут кровоточить до самой смерти.

— Ты хочешь этого ребенка? – спрашивает Кай, поправляя мою шапку, которая сползла почти на затылок.

— Хочу, - без тени сомнения отвечаю я.

Он жует губу, молчит и хмурится. На коже остаются белые следы от зубов, которые тут же краснеют от прилившей крови.

В ночном воздухе кружат мелкие снежинки и падают ему на волосы, застревая в темных прядях. Он ничего, совсем ничего не говорит, просто смотрит так, что я добровольно и беспечно падаю в безрассудство его волчьих глаз.

И тянусь, чтобы запустить пальцы в непослушные пряди, приподнимаюсь, почти падая на него. Руки Кая скользят мне под куртку, обхватывают за талию, пальцы пробегают по ребрам, выше и выше, замирая тугим кольцом под самой грудью.

— Поцелую тебя… можно? – слышу собственный горький вопрос.

Кай тянет меня выше, к самому рту.

— Блядь, Принцесса, кто о таком спрашивает?

Глава двадцать шестая: Кай

Она целует меня совсем как девчонка. Правда, как сопливая школьница, которая дорвалась до капитана баскетбольной команды. Но я дурею от нее окончательно и бесповоротно.

Ее губы мягкие и несмелые, осторожные, и я едва держусь, чтобы не искусать их в ответ. Едва ли Принцесса соображает, что этот мой стон из самой глотки – он насквозь пропитан болью, потому что самообладание вот-вот подохнет к херам собачьим, и я вместе с ним, прямо тут, у нее в ногах, как гончая, которая поймала лису и теперь дает ей перегрызть себе гордо. И счастлива от этого.

Ее вкус одурманивает, бьет в виски направленными ударами тока. Сладкая. Горячая. Запредельная смесь моего личного наркотика: хочу ее трахнуть, как последнюю шлюху, чтобы орала до хрипа в горле, и зацеловать всю, узнать вкус ее ладоней, кожи на сгибе локтей, прикусить соски и выжать из нее одно единственное «хочу». Душу разрывают церберы и демоны, черти и падшие ангелы: каждый по куску, а я лежу на своем распятии по имени «Даниэла» и ржу в небеса, как последний богохульник: «Ну и что, боженька, что ты с нами сделаешь? Мы и там горим, и адом нас не испугать. Дай пожить еще немного?»

Она осторожно трогает кончиками пальцев наши соединенные губы, отстраняется, чтобы стереть с меня свой поцелуй, и я прихватываю ее палец зубами, кусаю так сильно, что останется след. И я глажу ее губы, чуть припухшие от моего поцелуя, и этого так мало, что я грубо, сжав ее запястья в кулаках, просто убиваю ее своими губами. Заставляю стонать, бормотать что-то про нехватку воздуха, но я просто не могу остановиться. Раскрываю ее рот, увлекаю язык в схватку, где она уже проиграла. Она моя серная кислота, которую смакую вопреки агонии.

Наш поцелуй ярче, чем пустой трах до нее. Мы так глубоко друг в друге, что каждая попытка глотнуть воздуха приносит лишь страдание. Отрываемся, отдыхаем – и снова друг к другу, как магниты, до искр, до безумия.

— Затрахаю тебя поцелуями, - совсем не шучу я, и Даниэла скребет по горлу, словно ей нечем дышать. – Да, блядь, до горла затрахаю.

Что я несу? Что говорю? Бесконтрольный бред, грубости, за которыми колотится лишь одно желание – наполнить ее собой, своим рычанием, безумием, грязными мыслями. А она отдается так, как ни одна женщина до нее: вся целиком, как клеймо мне на кожу. Наносит себя шрамами прямо на сердце.