Барьер - [43]

Вот тут-то и случился в турнире поворот, ибо остальные восемь рыцарей, коим еще только предстояло биться, лишили своего благоволения этого глупца Ланселота, которому, видите ли, требовалась непременно победа, и, рассвирепев, сговорились: симпатия симпатией, королевское предупреждение предупреждением, но они растопчут зазнавшегося мальчишку. И одна лишь преграда помешала исполниться этому сговору — сам Ланселот: теперь, заслышав звук рога, он все яростней мчался вперед на проклятущем своем длинногривом черном жеребце, который словно бы усмехался злобно прямо в глаза выезжавшему навстречу герою и его верному боевому товарищу — доброму коню. И каждый рыцарь выбирал все новый вид оружия. Сэр Саграмор — он-то был еще довольно мирно настроен, памятуя о минувших славных деньках, — предложил относительно безобидную булаву. И получил ее — удар был так силен, что оглушил даже его вороного коня. Сэр Кэй, который уже не считался ни с чем и во имя престижа рыцарского яростно жаждал изничтожить Ланселота, выбрал секиру. Неудачный выбор сделал сей храбрый рыцарь.

И вновь автор хроники, много повидавший на свете и многому наученный, испрашивает разрешения сказать от себя несколько слов: глубоко им чтимый образ сэра Кэя, важность минуты настоятельно того требуют. Сэр Кэй был могучий боец, всяким оружием владевший не зная себе равных, и никто до сих пор — кроме сэра Галахада — не мог его победить. С Ланселотом он решил биться секирою, ибо оружием сим владел как никто и без труда отражал им все удары, когда же сам наносил удар… он был из тех воителей, про каких говорят: «Сколько ударов — столько смертей». А так как и Галахад победил его не на поле боя, а в рыцарском поединке, заканчиваемом, как только подымается рука побежденного, то до самого этого дня и не довелось сэру Кэю изведать страх смерти. Теперь же увидел он поганый лик его.

Как требовал освященный временем обычай, с противоположных сторон ристалища ввели лошадей, сэра Кэя и Ланселота, потом вышли и сели в седла сами рыцари. Обоим — единовременно — протянули, подали секиры, и тут проклятущий конь этого недоучки Ланселота ощерился ухмылкою и коротко заржал. Ланселот, приняв в правую руку сверкнувшую на солнце секиру, прежде столь ему милую, наклонил голову в шлеме, что-то сказал коню своему и застыл в ожидании рога. И вдруг почуял сэр Кэй, что тот, кто вышел сейчас против него, держа столь любезную и ему в обычное время секиру в охваченной перчаткой руке, — что он, там стоящий, готовится к самому ужасному: хочет его, сэра Кэя, победить, а если не дастся он, то и убить. «Покуда наши болваны успеют вступиться… — бормотал сэр Кэй про себя. — Он же решил победить, этот щенок, победить любою ценой!»

И тогда охватил его страх, и тогда-то прозвучал рог.

Ланселот — хотя такого не было в обычае и не предписывалось правилами — крикнул громко коню своему, секирой указывая на сэра Кэя: «В атаку! Сбей его!» — и черный жеребец, словно невиданная, небывалая галера, рванулся через поле, по самые бабки уходя в песок, до самой холки сокрывшись во избитой пыли.

«Это сам Вельзевул, он убьет меня!» Сэр Кэй не пошевельнулся, даже не дал шпоры коню. Артур смотрел, ничего не понимая, а Гиневра, зрелой красой блиставшая королева, поднялась и вскричала:

— Я знала, верила, Ланселот!

Ланселот прижал сэра Кэя к барьеру, кони сошлись вплотную, тесня друг друга у трещавшей ограды, но сэр Кэй лишь однажды приподнял дрогнувшей рукой свое оружие, и лишь один Ланселот услышал его слова:

— Не убивай!

Да только секира Ланселота в этот миг уже взвилась над его головой, и одной только силе Ланселотовой — истинно говорю — обязан был жизнью славный рыцарь сэр Кэй, потому что хоть и не мог Ланселот остановить свистящий, неудержимый, ужасный топор свой, он все же сумел в последний миг повернуть его так, что удар пришелся сэру Кэю в плечо, и он, в полном сознании, счастливый тем, что все же остался в живых, рухнул наземь.

Вот как это было, только и всего. Оставалось еще три рыцаря, но тут случилось беспримерное: они уклонились от вызова, отказались от боя. И читатель сей хроники, верно, уже ожидает рассказа о том, как Ланселота тотчас, с места не сходя, посвятили в рыцари, Артур его благословил, и все дружно запели. Ан танец этот по-иному танцуют. Слишком уж быстро молодой дворянин, которого то ли придворные дамы, то ли простые дворяне прозвали Победоносным Ланселотом, — да, слишком быстро объявил он, на что способен и тотчас (дурость неслыханная!) подтвердил слово делом; слишком явно одержал он победу над великими «избранными», над «помазанными», а потому и было решено (всеми решено, ибо никого тут по имени и не назовешь), коль не удалось победить его в честном бою, то уж языком, речами коварными будет он побежден непременно. Впрочем, и да послужит сие к их оправданию, надеялись рыцари, что и того не понадобится, потому что вот-вот вернется рыцарь без страха и упрека — знаменитый Галахад, и уж он-то сумеет достойно привести в чувство юного дуралея, пожелавшего одним махом вознестись над всеми и с беспрецедентной наглостью сумевшего сие совершить.