Барьер - [19]

— То есть как «зачем»? — нахмурила она брови. — Я тебя не понимаю. Попытайся объяснить понятнее.

— Господь наш ничего не делает без цели, — сказал он по-латыни. — Пути его неисповедимы. Так должно быть. Я понимаю, но… Наверное, ты знаешь зачем. А говорила: спрашивать не грех.

— Я еще не очень понимаю, о чем ты. Что я должна знать?

— Я видел сегодня там… в Урбахе. Это действительно был Урбах. Те же стены… Только прошло время… Это Земля… — пытался он объяснить. — Это тот же самый мир. Но другой… какой-то… не такой… Я не понимаю: почему? Ты говорила: мир изменился… И еще говорила, что это хорошо… Но тогда… в моей прежней жизни… я верил: правда божья победит. Царство божие… Где оно, это царство? Я не знаю… Не понимаю. Смотрю и вижу… Да. Это тот же мир. Те же стены, тот же дом божий, парк, галереи… Те же колонны в часовне, камень на могиле отца Альберта… Это ничего, что надпись стерлась. Я понимаю, время идет, прошли века… Но ведь есть же бог! Христос, его учение… А сейчас… я смотрю и не могу понять. Я думал это царство божие. Но нет. Потом я думал, что это мираж… дьявольское наваждение… искушения… Но нет. Пожалуй, нет. То, что я видел сегодня, было в действительности… Кто ты? — напряженно всматривался он в ее лицо. — Я не знаю, кто ты. Кто Стеф и кто доктор Балич… профак Гарда и другие достойные мужи? Вы добры… ко мне… Но… вы не говорите… никогда не говорите… о Нем!

— О ком?

— О боге. О господе нашем. Где Он? Если это мир без бога, то… — Мюнх осекся, и его глаза наполнились изумлением.

Кама давно ожидала этого вопроса. Она прекрасно понимала, что процесс адаптации, но сути дела, до сих пор носил лишь внешний, формальный характер. Она рассматривала его, как подготовку к решительной попытке преобразить психику этого человека. Но только сейчас она по-настоящему поняла, какие трудности ее ждут.

— Успокойся, — сказала она как можно мягче. — Мир, в котором мы живем, еще не совершенен, но он, несомненно, лучше, чем тот, в котором ты жил четыре века назад. Ты еще слишком мало живешь среди нас, слишком мало еще видел, чтобы судить о нем.

— Знаю. Я стараюсь понять, но это нелегко. Скажи, — схватил он ее за руку. — Скажи! Цель, какова цель?

— Цель? Чего?

— Того… что я… здесь. Чего хотел господь? Это награда? А может быть, кара?

— Это не награда и не кара. Каким-то образом ты оказался в нашем времени. Кто это сделал и для чего, мы не знаем. Но поверь мне, кара или награда здесь ни при чем.

— И все-таки… Те дьяволы… демоны…

— В нашем мире нет демонов. Я тебе уже говорила.

— Ну, да… — неуверенно согласился он. — Хвала господу, но… Это невозможно!

— Что невозможно? Что здесь нет дьявола?

— Нет. Нет. Я тебе верю. Стараюсь верить… Но невозможно, чтобы не было цели. Все имеет цель. Если не кара и не награда, то… задание. Скажи. Что я должен делать? Как служить Всевышнему?

— Попытайся понять…

— Да! — резко прервал он. — А ты? Как служишь ты? — он впился в нее взглядом. — Кому служишь?

— Людям.

— Человек — прах. Прах — тело его. Разве ты заботишься о душе человека?

— Да, — подняла она голову. — Да. Именно в этом моя задача.

Одновременно она подумала, как неверно он может истолковать смысл ее слов.

— И о моей душе тоже? — спросил он взволнованно.

— С того момента, как ты появился здесь, прежде всего о твоей.

— И ты борешься с сатаной?

— Можно сказать и так, — улыбнулась она своим мыслям.

— Нет, — покачал он головой. — Все не так, как ты говоришь! Я чувствую… Не так! Этот мир… мир греховный! Я видел…

— Что ты видел? — внимательно взглянула на него Кама.

— И ты еще спрашиваешь? Ты же знаешь… Там, в тех кущах… возле воды, на песке… То, что я там видел… это истина? Скажи?

— Истина. Ну и что из того, если увиденное тобой не было ни сном, ни сатанинским наваждением? Почему это должно быть доказательством греховности нашего мира?

На какой-то момент он словно бы смутился, потом ответил, избегая ее взгляда:

— Не о тебе… я хотел говорить. Ты должна быть такой же… как другие. Я уже понял… Значит, так нужно… Микша мне объяснил…

— Не уверена, что ты правильно его понял. За последние века многое изменилось, и то, что тебе кажется греховным, сегодня никого не возмущает. Да, мы обнажаем тело, но это продиктовано прежде всего заботой о здоровье человека. С этим ты должен согласиться.

— Все не так, как говоришь ты. Тело — источник греха. Разве годится наблюдать его обнаженным?

— В чем ты видишь этот грех?

Он ссутулился, словно под непомерным грузом, и, не глядя на Каму, сказал:

— Оно рождает плохие мысли.

— Уверяю тебя, во мне тело человека не пробуждает никаких дурных мыслей. Если вдобавок оно молодо, здорово, гармонично развито, закалено воздухом, солнцем и водой, оно может вызывать только хорошие мысли. И это правильно. А если оно в ком-то и пробуждает скверные мысли, значит источник этих мыслей не в обнаженном теле, а в больной душе того, кто не может на него смотреть как должно.

— Ты думаешь… больна моя душа? — прошептал он тревожно, поняв смысл намека.

Она утвердительно кивнула головой.

— А если все не так, как ты говорить? — с трудом выдавил он.

— А как же?

— А если ваше время… это время… упадка? Я смотрю и вижу. Я ходил о тобой, я даже пытался сам… Эти люди — молодые, пожилые, даже дети… даже старики… Неужели это дети божьи?!