Бардадым – король черной масти - [2]

– Сынишка, что ли, его? – указывая движением головы, спросил Муратов.

– Илюшка. Семь лет и три месяца.

– У него ведь, кажется, и еще дети есть?

– Василий, одиннадцати лет, и Галина, дочка, девяти…

– Учатся?

– А как же. Василий в пятом, хорошист. В школьном кружке юных техников состоит, смекалистый парень. На районной выставке премию за какую-то самоделку отхватил… И девчонка – ничего, не отстает. Дельные, одним словом, ребята, не в родителя…

Муратов вынул изо рта папиросу. Взгляд его, устремленный в окно на Авдохина, был пристален и задумчив.

– Когда-то ведь совсем другой человек был, – сказал он с сокрушением, даже как-то, видимо, жалея Авдохина. – Вернулся с войны, трактористом работал… На районной доске почета портрет висел. Всё водочка… водочка!

Шар надулся до предельных размеров, не лопнул. Авдохин перевязал горловину ниточкой, отдал шар сыну. Снова взяв мальчика за руку, он пошел с ним по улице к рынку, – наверное, искать попутную машину на Садовое. За сутулой костистой спиной его покачивалась авоська с буханкой хлеба, баранками, синею пачкою сахара-рафинада.

Прищурившись, чтобы ослабить силу солнечного света, заливавшего площадь, режущую глаза белизну домов, замыкавших ее кольцом, Щетинин глядел в сутулую, совсем стариковскую (в сорок-то пять лет!) спину Авдохина, наблюдая, как шаркает он ногами, как неверно и нетвердо их ставит, как болтаются на нем грязные, испачканные в краске и в мазуте, обтрепанные внизу до бахромы брючины. Уже заложил… Четвертый месяц не работает, без зарплаты… Корову продал… Надолго ли хватит этих денег? А дальше что? Думает ли он о том, что у него семья, больная старуха мать, что надо как-то поднимать детей? Или и сейчас живет, как привык, – в тумане непрерывного пьянства, бездумно, тупо, пробуждаясь душой, только чтобы изыскать способ напиться снова, да вот в таких небольших событиях, как наблюдали сейчас – с воздушным шариком для сынишки…

Глядя в спину удаляющемуся Авдохину, Щетинин как бы одновременно видел и то, чего он не мог видеть со своего места, из окна райотдела милиции, – лицо Авдохина, помятое, морщинистое, подпухшее, всегда плохо бритое, с блеклыми, красноватыми, нервно помаргивающими глазками, с выражением болезненным, какой-то грызущей нутро червоточины, лицо человека, давно уже втянувшегося в пьянство и целиком порабощенного этой привычкой, от которой ему уже не отстать, которую не бросить… Это лицо Щетинин изучил и накрепко поместил в свою память во время долгих и многократных допросов Авдохина в эти последние три месяца, допросов, проведенных и вкупе с другими следователями, и с глазу на глаз, без свидетелей…

Тьма всяких грехов числилась за Авдохиным, грехов явных, доказанных, признаваемых им самим. И пьянство. И махинации с накладными в Садовском сельпо, в котором он работал, пока не был изобличен и снят с должности с обязательством в кратчайший срок вернуть деньги, которые перебрал с покупателей, завышая сорта товаров. (Вообще-то ему полагалась отсидка, да заступилось собрание совхозных рабочих, пожалело его детей, мать, жену, женщину честную, трудолюбивую, уже пятнадцатый год исправно работающую в совхозе). Числились за ним и драки, пьяные дебоши в общественных местах, и оскорбления граждан – как словесно, так и действием… Трезвый Авдохин был тих, даже робок, но во хмелю преображался, становился буен, дерзок, безрассуден: сквернословия, рвал на себе рубаху, настырно лез на людей, напрашиваясь на скандал, иногда наперед зная, что будет бит, и даже как бы желая, стремясь к тому, чтобы его побили. Разойдясь, он мог схватить кирпич, палку, железный шкворень, – что попадется, не думая, не соображая, какое может причинить увечье, какую беду наделать и людям, и себе. Бывало, что его, связанного, привозил из Садового в район участковый милиционер, и Авдохин отсиживал за хулиганство.

Щетинин хорошо знал все эти истории. Иные из них ему самому приходилось в свое время разбирать, составлять о них протоколы, заключения. И все же, хорошо зная «художества» Авдохина, настроенный к нему без всякого снисхождения и сочувствия, Щетинин, когда Авдохина привлекли в связи с делом, лежавшим на столе, посчитал маловероятным, что он и есть тот страшный преступник, которого разыскивает милиция. Как ни старался, но так и не смог настроить себя на мысль, что между пьяницей и дебоширом Авдохиным и тем, что произошло в селе Садовом, есть прямая и непосредственная связь.

Сейчас, глядя в окно на сутулую фигуру пьяноватого Авдохина, Щетинин подумал об этом снова, в который уже раз. Так ходить по земле, под солнцем, по людным улицам, как все, не обнаруживая памяти о содеянном, страха разоблачения, встречаться с людьми, смотреть им в глаза… Держать за руку сына, покупать баранки, воздушные шарики… Огорчаться огорчениями мальчика и радоваться его радостям… С немалыми неожиданностями познакомила Максима Петровича жизнь и долгая служба в районной милиции. Он выработал в себе привычку доверять только фактам, точным фактам и только факты принимать в расчет. Но все же иной раз доверял и чувству, интуиции. Бывало, что в иных случаях как раз чутье-то и подсказывало истину, подталкивало на верный путь. Свое мнение о непричастности Авдохина к совершенному в Садовом преступлению Максим Петрович строил в основном на чутье. Он почему-то верил в эту подсказку интуиции, она казалась ему не менее значимой, чем подлинная реальность, факт. Но, может быть, он и ошибается? «Человеческая душа – потемки», – любит говорить Муратов…