Бардадым – король черной масти - [12]
Он крякнул и шевелением пальцев левой руки показал воспитательную роль своей работы.
– Кушайте, пожалуйста, – сказала Марья Федоровна. – Дайте я вам еще лапшевничку положу… Что ж, так и не нашли, кто Извалова убил? – чисто по-женски переведя абстрактные разглагольствования Муратова на конкретную почву, простодушно спросила она.
Кусок лапшевника застрял в горле у Муратова. «Вот бабы! – огорченно подумал он. – Видно, все одним миром мазаны… Вон, поди, и книжки читает, а не может понять…»
– Работаем, – неопределенно буркнул он. – Есть еще кое-какие неясности в деле…
Настроение было испорчено. Отказавшись, несмотря на усердные упрашивания Марьи Федоровны, от стакана молока с яблочным пирогом, Муратов откланялся и ушел.
– И нужно тебе было поминать про это дело? – укоризненно сказал Максим Петрович. – Оно, Машута, у нас вроде бы как чирий на известном месте…
Прихватив коврик, он пошел в сад отдохнуть, полежать под яблоней, вздремнуть часок. Была тихая предвечерняя пора. Нестерпимый зной ослабел, от реки потянуло приятной прохладой. Ясное, уже как будто по-осеннему чуть поблекшее небо, неподвижная, словно вдруг отяжелевшая листва деревьев, ровное, сонное поскрипывание зеленой кобылки в кустах сирени – все манило прилечь, задремать. Но, как ни силился Максим Петрович, как ни старался уснуть – все было напрасно: назойливая мысль сверлила как дрель, от нее было не уйти… Эта мысль была – все то же проклятое нераскрытое дело.
Кто?
Одна за другой в воображении мелькали фигуры следствия – Авдохин, Тоська, перепуганная насмерть бабка Ганя, плачущая Евгения Васильевна, молодые люди с транзисторными приемничками… Боже мой, как оказывалась бедна, бессильна следовательская фантазия! Вот уперся в какой-то жалкий десяток лиц, в крохотный уголок жизни и мечется в нем, как в заколдованном кругу: Авдохин, Тоська… «Ну и что ж! Ну и отлично! – подумал, внезапно раздражаясь, Максим Петрович. – И бог с ней, с фантазией… Пускай себе в романах писатели фантазируют. Да Костя Поперечный. Ему по младости лет простительно, а мы лучше обопремся на реальные факты… Да-да, на факты! А факты что говорят? Факты говорят… Ах, да ничего они, черт бы их побрал, не говорят… В том-то все и дело…»
Нет, сон так и не пришел к Максиму Петровичу. Он вспомнил о нерешенном кроссворде. Требовалось выяснить – что же это за балет у Ц. Пуни?
– На минутку в библиотеку мотнусь, – сказал Щетинин Марье Федоровне. – В энциклопедию надо заглянуть…
– Про композитора Пуни хочешь почитать? – не без ехидства спросила Марья Федоровна.
– Откуда ты знаешь? – остолбенел Максим Петрович.
– Да уж знаю, – улыбнулась Марья Федоровна.
– Нет, серьезно?
– О, господи! Да вон он, «Огонек»-то, что ты давеча принес. Вижу – все решил, только на композиторе споткнулся.
– Ну, ты прямо Шерлок Холмс, – засмеялся Щетинин. – Тебе бы только в угро служить.
– Не хуже бы вашего справилась, – сказала Марья Федоровна.
Районная библиотека помещалась в странном кирпичном здании с высокими стрельчатыми готическими окнами. У входа в нее, в центре круглой клумбы с огненно-алыми каннами, на постаменте из черного мрамора красовалось скульптурное изображение… нет, не А. С. Пушкина, не Н. В. Гоголя или какого другого классика русской литературы, что вполне приличествовало бы данному культурному учреждению, – а великолепного, приподнявшегося на дыбы гривастого жеребца. Дело в том, что здание библиотеки в далекое дореволюционное время было конюшней знаменитых князей Задонских, а изображенная в скульптуре лошадка представляла собою памятник орловскому жеребцу Кораллу, взявшему в 1912 году на всероссийском дерби большой приз.
Внимание Максима Петровича привлек старенький обшарпанный мотоцикл, стоявший у дверей библиотеки.
«Костин драндулет, – пробормотал Максим Петрович. – Интересно, что это там у него в Садовом стряслось, что он прикатил глядя на ночь…»
Попросив у библиотекарши Ангелины Тимофевны тридцать пятый том Большой Советской Энциклопедии, Максим Петрович прошел в читальный зал, где за длинным, покрытым зеленой скатертью столом, вытянув на середину комнаты свои невероятно длинные ноги, сидел в одиночестве Костя Поперечный и читал свежий номер журнала «Наука и жизнь».
– Вот, понимаете, интересно! – здороваясь с Максимом Петровичем, сказал он с таким видом, словно продолжал начатый две минуты назад разговор. – Вы ничего не слыхали про гитлеровских двойников?
– Про гитлеровских двойников? – растерянно переспросил Щетинин. – Нет, не слыхал, а что?
– Да вот, понимаете, пишут, что Гитлер еще в тридцать восьмом году отдал концы, а потом все время вместо него заправлял двойник.
Костя улыбался восхищенно. В нем сохранилось еще много от подростка, от этакого любознательного голенастого юнца – улыбка, неуклюжесть, смешной вихор на макушке.
– М-м… – недоверчиво промычал Максим Петрович. – Двойник… А не утка?
– Фу, боже ты мой! – так весь и вспыхнул Костя. – И что за скучный народ эти земляне! Стоит на свете появиться чему-нибудь из ряда выходящему, – так сразу и скептическая гримаса, и недоверие… Почему – утка? Ну почему? Ведь это страшно не ново – двойники у тиранов. История знает массу примеров – римские цезари, Нерон…
«…К баньке через огород вела узкая тропка в глубоком снегу.По своим местам Степан Егорыч знал, что деревенские баньки, даже самые малые, из одного помещения не строят: есть сенцы для дров, есть предбанничек – положить одежду, а дальше уже моечная, с печью, вмазанными котлами. Рывком отлепил он взбухшую дверь, шагнул в густо заклубившийся пар, ничего в нем не различая. Только через время, когда пар порассеялся, увидал он, где стоит: блеклое белое пятно единственного окошка, мокрые, распаренные кипятком доски пола, ушаты с мыльной водой, лавку, и на лавке – Василису.
«… Уже видно, как наши пули секут ветки, сосновую хвою. Каждый картечный выстрел Афанасьева проносится сквозь лес как буря. Близко, в сугробе, толстый ствол станкача. Из-под пробки на кожухе валит пар. Мороз, а он раскален, в нем кипит вода…– Вперед!.. Вперед!.. – раздается в цепях лежащих, ползущих, короткими рывками перебегающих солдат.Сейчас взлетит ракета – и надо встать. Но огонь, огонь! Я пехотинец и понимаю, что́ это такое – встать под таким огнем. Я знаю – я встану. Знаю еще: какая-то пуля – через шаг, через два – будет моя.
Произведения первого тома воскрешают трагические эпизоды начального периода Великой Отечественной войны, когда советские армии вели неравные бои с немецко-фашистскими полчищами («Теперь — безымянные…»), и все советские люди участвовали в этой героической борьбе, спасая от фашистов народное добро («В сорок первом»), делая в тылу на заводах оружие. Израненные воины, возвращаясь из госпиталей на пепелища родных городов («Война», «Целую ваши руки»), находили в себе новое мужество: преодолеть тяжкую скорбь от потери близких, не опустить безвольно рук, приняться за налаживание нормальной жизни.
«…– Не просто пожар, не просто! Это явный поджог, чтобы замаскировать убийство! Погиб Афанасий Трифоныч Мязин…– Кто?! – Костя сбросил с себя простыню и сел на диване.– Мязин, изобретатель…– Что ты говоришь? Не может быть! – вскричал Костя, хотя постоянно твердил, что такую фразу следователь должен забыть: возможно все, даже самое невероятное, фантастическое.– Представь! И как тонко подстроено! Выглядит совсем как несчастный случай – будто бы дом загорелся по вине самого Мязина, изнутри, а он не смог выбраться, задохнулся в дыму.
«… И вот перед глазами Антона в грубо сколоченном из неструганых досок ящике – три или пять килограммов черных, обугленных, крошащихся костей, фарфоровые зубы, вправленные в челюсти на металлических штифтах, соединенные между собой для прочности металлическими стяжками, проволокой из сверхкрепкого, неизносимого тантала… Как охватить это разумом, своими чувствами земного, нормального человека, никогда не соприкасавшегося ни с чем подобным, как совместить воедино гигантскую масштабность злодеяний, моря пролитой крови, 55 миллионов уничтоженных человеческих жизней – и эти огненные оглодки из кострища, зажженного самыми ближайшими приспешниками фюрера, которые при всем своем старании все же так и не сумели выполнить его посмертную волю: не оставить от его тела ничего, чтобы даже малая пылинка не попала бы в руки его ненавистных врагов…– Ну, нагляделись? – спросил шофер и стал закрывать ящики крышками.Антон пошел от ящиков, от автофургона, как лунатик.– Вы куда, товарищ сержант? Нам в другую сторону, вон туда! – остановили его солдаты, а один, видя, что Антон вроде бы не слышит, даже потянул его за рукав.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Во время служебной командировки в Австрию пропал без вести российский гражданин, чеченец по национальности, владелец небольшой компьютерной фирмы Асланбек Русланов. В Вену вылетел сотрудник Российского национального бюро Интерпола майор Гольцов.Найти исчезнувшего российского бизнесмена нужно было как можно быстрее, так как на его счету в австрийском банке аккумулировались десятки миллионов долларов, предназначенных для закупки чеченскими боевиками новейших систем вооружения.
Два предприимчивых и храбрых друга живут случайными заработками. То в их руки попадает лучший экземпляр коллекции часов («Говорящие часы»), то на чужой жетон они выигрывают кучу денег («Честная игра»), а то вдруг становятся владельцами прав на песню и заодно свидетелями убийства ее автора («Бей ниже пояса, бей наповал»). А это делает их существование интересным, но порой небезопасным.
Два предприимчивых и храбрых друга живут случайными заработками. То в их руки попадает лучший экземпляр коллекции часов («Говорящие часы»), то на чужой жетон они выигрывают кучу денег («Честная игра»), а то вдруг становятся владельцами прав на песню и заодно свидетелями убийства ее автора («Бей ниже пояса, бей наповал»). А это делает их существование интересным, но порой небезопасным.
Джорджо де Кирико – основоположник метафизической школы живописи, вестником которой в России был Михаил Врубель. Его известное кредо «иллюзионировать душу», его влюбленность в странное, обращение к образам Библии – все это явилось своего рода предтечей Кирико.В литературе итальянский художник проявил себя как незаурядный последователь «отцов модернизма» Франца Кафки и Джеймса Джойса. Эта книга – автобиография, но автобиография, не имеющая общего с жизнеописанием и временной последовательностью. Чтобы окунуться в атмосферу повествования, читателю с самого начала необходимо ощутить себя странником и по доброй воле отправиться по лабиринтам памяти таинственного Гебдомероса.
На этот раз у Александра Турецкого особенно трудная и опасная работа. Похищают сына Президента кавказской республики, который является козырной картой в широкомасштабной международной игре. Сулящая бешеные прибыли акция привлекает внимание крупнейших концернов, мафии и кое-кого еще…