— Мы всегда забирали тех, кто хотел уйти, — говорит тень, каждое слово пытается прорычать. — Кому здесь не место. Но в ту ночь… В конце остался только я. И я должен выжить. Это долг перед стаей. И наказание за то, что не умер с ними.
Всё правильно. Ванька хотел уйти. Думал, что среди нас ему нет места.
— Они тебе так важны? — спрашиваю.
— Мы друг друга ненавидели, — волк смотрит на Луну. Видно, хочет повыть, но не хватает сил. — Но мы были стаей.
Сидим так высоко, что даже сверчков не слышно. Два этажа. Но кажется, будто на вершине мира. И нет ничего. Только тишина пронизывающая, от которой в ушах звенит.
До приюта здесь был госпиталь военный. Постоянно кто-то умирал, и это никого не удивляло. Потом несколько лет голодной спячки. И вдруг волк услышал детский смех.
Он не может забрать взрослого, потому что слишком слаб. Не может уйти, не может умереть, не может сдаться.
А я не могу помешать.
Волчьи законы и волчья жизнь.
Почему-то больнее всего первая потеря. Прокалывает насквозь, вертится внутри, душу в фарш превращает. А потом игла затупляется и уже не пробивает кожу.
Матушка засыхает до неузнаваемости. Она и так худой была. Но сейчас — кожа скелет обтягивает. Ходит по коридорам, смотрит на нас пустым взглядом.
Спонсор возвращается, на уши садится:
— Я понимаю, что ты на эмоциях. И не виню за то… кофе. Но задумайся. У тебя каждый год умирают дети.
В общей комнате есть полая стена, через которую слышно разговоры в кабинете Матушки. «Слуховое окно».
Прихожу туда. Дети сторонятся, глаза отводят. Не хотят показывать, что обвиняют. Ведь я первый сказал о волке. Но всё равно пускают послушать.
— Продаст, — шёпотом говорит кто-то.
— Тс-с. Тихо.
Воспитательница присылает работников, чтобы закрасить Ванькины рисунки. Мы не даём. Стоим перед стенами. Десяток шестнадцатилетних подростков против двух маляров. Пусть попробуют разогнать.
Матушка узнаёт, выгоняет рабочих.
— Они должны знать, как себя вести! — говорит Воспитательница. — А ты им потакаешь!
Она запретила упоминать о тенях и волках. Но дети обсуждают, тайные знаки придумывают. Да и не следят за нами. Можем делать, что угодно.
В столовой ко мне подсаживается Манька-Разведчица.
— Как избавиться от волка? — с ходу спрашивает. Смотрит прямо в глаза. Смело. Не прячется, не стыдится.
— Не слушайте его, не верьте ему, — быстро говорю. — Придумайте защиту. Он слабый. Не подойдёт, если не пускать.
Манька кивает.
— Значит, всё правильно, — она кидает на стол значок металлический, из разных кусков спаянный. — Серебряный. На каждую комнату такой. А ты в отдельной…
Я смотрю. Не спрашиваю. Но Манька всё равно отвечает.
— У Воспитательницы, — ухмыляется. — Ей хахаль богатый украшений надарил. Дома не спрячет — там муж найдёт. Вот и сделала себе сейф в кабинете. А уж код узнать… Я и не такое умею.
— А спаяли как? — спрашиваю.
— Легче, чем код, — отмахивается Разведчица. — В сарае дворничихи бывшей инструментов полно. Этот хлам не трогают почему-то.
Смотрю на часы старые. До сих пор в комнате моей стоят. В детстве верил, что волк их боится. Но дело не в этом — я сам выдумал защиту. Тень просто уходит под утро. Но вера осталась. Часы несу в сарай. Действительно — полно барахла. Есть чем разрезать, заточить, спаять. К своему приклеиваю значок Манькин.
Иду к ней, вываливаю на стол кучу маленьких ножей. Выглядят по-детски, как из мусора собранные. Она смотрит вопросительно.
— Это не от людей, — говорю.
Манька кивает, сгребает ножики.
Многие не хотят тут быть. Многим тут не место. Волк забрал шестерых за шесть лет. Защита помогает, только если в неё поверить.
Спонсор ходит, как к себе домой. Уже и подслушивать скучно — одна песня. Но сейчас по-другому. Сейчас я чую то же, что волк. Это нам обоим не нравится.
Спонсор идёт к Матушке. Волк — за ним, как привязанный. В стае есть иерархия. Но меня он скрыл от взгляда Кочерыгина.
Я бегу к слуховому окну.
— Знаешь, — говорит Спонсор. — Я долго притворялся хорошим. И мог бы ещё. Терпения у меня много. Но это твоё заявление…
— Не угрожай мне.
— Что, ещё одну заяву ментам напишешь?
— Да что ты… А…
Принимать человеческий облик они могут. Гипнотизировать они могут. А сейчас волк набрался сил.
Из кабинета выходит довольный Кочерыгин, джентельменским жестом пропускает Матушку. Я прячусь за углом.
Он ведь хотел не просто нас выселить. Он хотел наказать. Молодую девчонку, которая осмелилась ему перечить. Детей, которые ему мешали. Пытался всё исподволь, скрытно, лишь бы на него не подумали. Готов был ждать, сколько угодно, чтобы получить дом официально, по закону. Мы это знали. Но всё, что могли — не реагировать на провокации. А этот план он, наверное, берёг на крайний случай.
Кочерыгин к выходу идёт. Развязно, уверенно, по-хозяйски. Матушка остаётся, заглядывает к нянечкам.
— Сегодня выходной у всех, — говорит металлическим голосом.
Никто не разбирается. Бормочут быстрые «спасибо» и убегают, пока удача повёрнута нужным местом. Им нет до нас дела.
Я иду осторожно, по углам прячусь. Уже сам понимаю, как от теней скрываться. Хотя не нужно. Мой волк знает, где я.
Матушка заходит в столовую, берёт из кухни тесак. Движения угловатые, через силу. Дети настораживаются. Быстро всё понимают, достают мои ножики самодельные.
