Барабаны зомби - [14]

Я постучал, помахал перед глазком видеокамеры ламинированной карточкой, которую дали мне в полиции — надеюсь, она придает мне мало-мальски официальный вид. Дверь зажужжала, я вошел и кивнул здоровяку-охраннику уютной внешности, читавшему журнал за ничем не примечательным столиком в углу входного вестибюля.

— Привет, Фил, — сказал я.

— Вечер добрый, Дрезден, — откликнулся тот. — Ты с официальным визитом?

Я выразительно поднял деревянный ящик с продукцией мини-пивоварни МакЭнелли.

— Неофициальным.

— Осанна, — хмыкнул Фил. — Неофициальный нравится мне больше, — он снова задрал ноги на стол и раскрыл свой журнал. Я поставил ящик с пивом на пол так, чтобы его не было видно от двери. — Как так вышло, чтобы я ничего не знал про этот бар?

— Маленькое, сугубо местное заведение, — пояснил я. При этом я не стал уточнять, что обслуживает это заведение преимущественно членов потустороннего сообщества и не старается привлечь к себе внимание даже местных жителей.

— Надо напроситься туда как-нибудь с тобой.

— Легко, — заверил я его. — Он здесь?

— В покойницкой, — буркнул Фил, протягивая руку за одной из бутылок. Ногтем большого пальца он сдернул крышку и, не сводя глаз с журнала, сделал большой глоток. — Умгум, — задумчиво произнес он. — Знаешь, если бы в эту дверь вошел кто-то другой, я бы посоветовал ему уносить отсюда задницу — во избежание неприятностей.

— Уже ушел, — успокоил его я и нырнул в коридор.

Покойницких... то есть, помещений для осмотра в морге... то есть, в институте патологоанатомии несколько. Но я-то знал, что интересующий меня человек находится в самой маленькой, дальней от вестибюля.

Уолдо Баттерсу не повезло в жизни. Мало того, что его родители не удосужились при рождении подобрать своему сыну более-менее мужественное имя, судьба-злодейка одарила его еще и врожденными честностью, ответственностью, а также храбростью жить так, как они ему велят. В результате этого, обследуя останки нескольких тел, сожженных вашим покорным слугой до состояния угольков, он объявил, что они "человекоподобны, но определенно не принадлежат людям".

Надо сказать, останки похожих на огромных летучих мышей вампиров Красной Коллегии это определение описывало довольно точно. Однако, поскольку всем известно, что человекоподобных нелюдей на свете не существует, и что останки принадлежали определенно людям, только деформировались до неузнаваемости под воздействием высокой температуры, Баттерс загремел на три месяца в психушку — на обследование. После этого его пытались вышибить с работы, и ему пришлось драться в суде. В результате он остался-таки в штате, но его начальство подобрало ему самую отстойную работу. Баттерс не отказался; работал он преимущественно в ночную смену и выходные.

Впрочем, медицинский эксперт, питающий к своему руководству столь же стойкую неприязнь, сколь я, может иногда оказаться очень кстати. Ну, например, когда нужно извлечь из руки пулю, не привлекая внимания и без того занятых правоохранительных органов.

Доктор находился на месте. Еще с середины коридора я услышал веселое уханье какой-то польки. Впрочем, было в этой музыке что-то не совсем обычное. Нет, Баттерс всегда врубал на полную громкость кассеты и диски лучших исполнителей польки, так что я даже за редкие встречи с ним поневоле начал разбираться в этом жанре. Чью бы запись он ни поставил на этот раз, звучала она на редкость энергично, но как-то неровно. Мелодия то и дело причудливо дергалась или вовсе прерывалась, хотя в целом более-менее нанизывалась на ритм басового барабана. В целом выходило весело, бойко, хоть и неряшливо.

Я открыл дверь и тут же увидел источник этой польки-Квазимодо.

Роста Баттерс небольшого, пять футов три дюйма с подошвами, весом фунтов сто двадцать... если его вымочить как следует. Одет он как правило в голубую больничную одежду и армейские бутсы. Всклокоченная черная шевелюра придает ему вечно удивленный вид... будь она еще чуть-чуть всклокоченнее — и он напоминал бы только что казненного на электрическом стуле. На этот раз наряд его дополнялся темными очками а ля Том Круз, а также кое-каким оборудованием, превратившим его в полечного Франкенштейна. В Полькаштейна.

К спине его крепился огромный басовый барабан, и пара бечевок тянулась от его лодыжек к закрепленным на специальной рамке палочкам. Получалось, что барабан громыхал в такт его шагам. На узких плечах висела маленькая, но настоящая туба, и еще одна пара привязанных к локтям бечевок заставляла ее издавать в такт их движениям взад-вперед соответствующие "Ум" и "Па". В руках он держал аккордеон, на котором был закреплен кларнет — так, чтобы конец его болтался в непосредственной близости от рта. И в довершение всего — ей-Богу, не вру — на голове его, на проволочном каркасе крепился еще и тамбурин.

Раскрасневшись от усилия, Баттерс маршировал на месте, издавая "Бум", и "Ум", и "Па", и наяривая при этом на аккордеоне. Я застыл на месте, разинув рот, ибо повидал на своем веку много странного, но такого — никогда еще. Завершив очередной куплет, Баттерс энергично двинул лбом по тубе, на что тамбурин откликнулся оглушительным лязгом. При этом он краем глаза увидел меня и подпрыгнул от удивления.