Барабанщица - [22]

Перед Катей лежала открытка, изображавшая совсем молоденькую девчонку с такой же, как у Кати причёской. У пояса висела кобура, в руке девушка держала револьвер.

— Как кто? Тут же написано. Девушка — боец Добровольческой армии.

— Это ты! — подвигая ей зеркало, обрадовался Славка. — Ну, посмотри, до чего похоже! Я ещё когда тебя в первый раз увидел — на кого, думаю, она так похожа? Ну, конечно, ты! Вот причёска, нос… уши. Возьми! — сказал он, доставая из гнезда открытку. — У меня таких две, мне не жалко. Бери!

Молча взяла Катя Славкин подарок. Бережно завернула его и положила к себе в сумочку.

Они вышли на задний дворик. Огромные, почти в рост человека, торчали там лопухи, и под их широкой тенью суетливо бегали маленькие жёлтые цыплята.

— Славка, — осторожно спросила Катя, — а как у тебя нога? Тебе её потом совсем вылечат?

— Вылечат! — щурясь и отворачиваясь от солнца, ответил Славка. — Ну, куда, дурачок? Чё кричишь? — он схватил заблудившегося цыплёнка и бережно сунул его в лопухи. — Туда иди. Вон твоя компания. — он отряхнул руки, прищёлкнул языком и добавил: — Нога — это плохо. Ну ничего, не пропаду. Не такие мы люди!

— Кто мы?

— Ну, мы… все…

— Кто все? Ты, папа, мама?

— Мы, русские, — повторил Славка и спокойно, уверенно посмотрел на Катю.

Та опешила, не знала, что сказать. А Славка, вдруг, подошёл ближе, взял её осторожно за руки и быстро поцеловал в губы.

…Теперь, Кате хотелось в Новороссийск ещё сильнее, чем раньше. Она воображала, как уж тогда влюбится в неё Славка, когда она, Катя, наденет, наконец, милицейскую форму.

Дяди дома не было. Катя села за стол у распахнутого окошка, взяла авторучку, подвинула к себе листок бумаги и от нечего делать начала сочинять стихи.

Это оказалось совсем не таким трудным занятием, как говорил ей дядя.

Например, через полчаса уже получилось:

Из Одессы капитан

Уплывает в океан.

На борту стоят матросы,

Лихо курят папиросы.

На берегу стоят девицы,

Опечалены их лица!

Потому что, налетая,

Всем покоя не давая,

Ветер гнал за валом вал

И сурово завывал.

Выходило совсем неплохо. Катя уже хотела было продолжать описание дальнейшей судьбы отважного корабля и опечаленных разлукой девиц, как её позвала старуха.

С досадой высунулась Катя через окно, раздвинула ветви орешника и вежливо спросила, что той нужно.

Старуха попросила Катю слазить в подвал и достать для дяди бидон простокваши.

Катя покривилась, однако тотчас же вышла и полезла.

Вернувшись, она попробовала было продолжать свои стихи, но, увы, — вероятно, из-за того, что в сыром, тёмном погребе Катя стукнулась лбом о подпорку, — вдохновение исчезло, и ничего у неё дальше не получалось.

Катя решила переписать начисто то, что сделано, и положить стихи на столик дяди, чтобы тот подивился новому таланту своей племянницы.

Однако хорошей бумаги на столе больше не было. Тогда Катя вспомнила, что в головах у дяди, под матрацем, завёрнутая в газету, лежит целая пачка.

Пачку эту она развернула, достала несколько листиков и стала переписывать. Только успела Катя дойти до половины, как снова её позвала старуха. Она высунулась через окошко и теперь уже довольно грубо спросила, что той опять нужно. Старуха попросила Катю слазить в подвал, в большой холодильник, и достать пяток сегодняшних яиц, потому что ей надо ставить тесто для блинов, которых дядя, конечно же, захочет поесть вместе с простоквашей.

Катя плюнула. Выскочила. Полезла. Долго возилась, отыскивая в огромном холодильнике яйца, и, вернувшись, твёрдо решила больше на старухин зов не откликаться. Села за стол. Что такое? Листка с её стихами на столе не было. Удивленная и даже рассерженная, заглянула под стол, под кровать… Распахнула дверь коридора. Нету!

И Катя решила, что, должно быть, в её отсутствие в комнату заскочили два сумасшедших котёнка и, прыгая, кувыркаясь, как-нибудь уволокли листок за окно, в сад. Вздохнув, она взялась переписывать наново. Дописала до половины, загляделась на скачущего по подоконнику воробья и задумалась.

«Вот, — думала Катя, — клюнет, подпрыгнет, посмотрит, опять клюнет, опять посмотрит… Ну, что, дурачок, смотришь? Что ты в нашей человеческой жизни понимаешь? Ну хочешь? Слушай!»

Катя потянулась к листку со стихами и, просто говоря, обалдела. Первых четырёх только что написанных ею строк на бумаге уже не было. А пятая, та, где говорилось о стоящих на берегу девицах, быстро таяла на глазах у Кати, как сухой белый лёд, не оставляя на этой колдовской бумаге ни следа, ни пятнышка.

Крепкая рука опустилась девочке на плечо, и, едва не слетев со стула, Катя увидела незаметно подкравшегося ко ней дядю.

— Ты что же это, скотина, делаешь? — тихо и злобно спросил он. — Это что у тебя такое?

Катя вскочила, растерянная и обозлённая, потому что никак не могла понять, почему это её стихи про пароход, про храброго капитана и про девиц могли привести дядю в такую ярость.

— Ты где взяла бумагу?

— Там, — и Катя ткнула пальцем на кровать.

— «Там, там»! А кто тебе, дряни, туда разрешил лазить?

Тут он схватил листки, в том числе и те, где были начаты стихи об отважном капитане, осторожно разгладил их и положил обратно под матрац, в папку.