Бансу - [25]
Вспомнив о тех разноцветных фото, вдруг подумал Чиваркин, что все его, разложенное по двум полкам в казарменной тумбочке, «богатство», его, так сказать, «личный мир» — три пожелтевшие, словно от гепатита, фотографии, на которых запечатлен он пятнадцатилетним с отцом и матерью, а также свитер, кальсоны, запасная гимнастерка, книга «Как закалялась сталь» и кое-что еще по мелочи, вроде ниток и пуговиц, — легко уместится в лежащий сейчас перед ним вещмешок. Больше ничего из своего имущества Вася так и не смог припомнить, как ни напрягался. Даже худой избы, в которой он родился и вырос под Смоленском в деревеньке Броды, вполне возможно, уже не существовало в природе: был вариант, что беспощадно сожжена она прокатившейся в тех местах войной. Следовательно, осталось у коммуниста и капитана одно только казарменное койко-место, которое, стоит ему сгинуть, тотчас займет другой такой же, как и он, «строитель справедливого общества». Но совершенно по этому поводу Вася не расстраивался: такое спартанство его устраивало. Впрочем, иной жизни он и не знал, вот почему и кредо было простым: все, что нужно человеку, должно умещаться в его вещмешке. И если суждено, скажем, Васе погибнуть и кто-нибудь, допустим, присвоит себе тот же его свитер — что же, пусть забирает! Тревожился он совершенно по иному поводу: вдруг исчезнувший Демьянов возьмет да и польстится на обитый рейками сарай, именуемый американским домом, и на самоходный железный ящик с колесами, именуемый автомобилем «фордом». Хотя, несмотря на все Алёшкины выкрутасы, не могло этого быть. Просто не могло!
Вздохнув, Чиваркин присовокупил к выложенному перед собой «богатству» брошенную особистом банку. Осмотрел свой ТТ, выхватил и вновь вставил обойму, с хрустом съел найденную в мешке половинку луковицы, запил ее речной водой, переодел носки, сложил все обратно в сидор и, отвернувшись от шумной реки, начал медленное восхождение на хребет, который поначалу был скрыт густым лесом, а затем, по мере подъема, когда череда сосен и елей заметно поредела, открылся во всем своем мрачном великолепии — кое-где даже блестел на нем снег. И конечно же не подозревал Чиваркин о духе зла, которого как огня боялись местные алеуты, и делянку с растерзанным мертвецом благополучно миновал, ее не заметив, и направлялся теперь, оборванный, взмыленный, по самому короткому, но опасному пути, стремясь перевалить с северной стороны хребта на южную, а там и непременно нагнать непутевого Алёшку Демьянова.
Часто монолит сменялся острым щебнем, по которому даже в ботинках неловко было ступать. Иногда ноги чуть ли не по щиколотку утопали в бесчисленных мелких камнях, разъезжались, скользили, и схватиться-то было не за что — через несколько часов подъема внизу остались даже самые мелкие кустики. Приходилось опираться руками на всю ту же щебенку.
Опустившись передохнуть, Чиваркин заметил еще одну напасть: на почтительном расстоянии за ним бесшумно следовал огромный гризли. Чиваркин медведю не удивился: на Севере часто чуть ли не вплотную приближались к заполярным аэродромам полутораметровые в холке белые хищники. Гризли пока не собирался прибавлять ход; стоило летчику остановиться, останавливался и зверь — но положение осложнилось: мало того, что ТТ все время теперь должен был быть под рукой — таяли шансы на безопасный отдых.
После еще нескольких передышек, когда окончательно выяснилось, что гризли не шутит, стало Васе не по себе: тем более, перспектива в любую минуту остаться босым оказалась более, чем вероятна. Последними словами обругал он Алёшку, из-за которого претерпевал истинные нравственные и физические муки на этом нескончаемом каменном склоне. Медведь упрямо болтался сзади, словно привязанный невидимой нитью, и Вася не выдержал. Пальнул он, конечно же, мимо. Впрочем, Чиваркин и не старался попасть: для подобной туши пистолетная пуля на таком расстоянии, что дробина слону. Гризли чуть подался назад и сел на задние лапы, мотая тяжелой башкой и жадно принюхиваясь. Затем лениво, вразвалочку, продолжил преследование, иногда останавливаясь и нюхая воздух.
— Что увязался? — крикнул человек, заметив, что расстояние между ним и зверем пусть не намного, но все-таки сократилось. — Захотел девять грамм?
Медведь, естественно, не ответил.
На медленный подъем ушел целый день. Вечером опустившееся облако скрыло долину: туман чуть ли не подползал к Васиным ногам. Иногда преследователь терялся в этой вате. Наверх задыхающийся Чиваркин боялся смотреть — пути конца-краю не было. Ботинки чудом еще держались. Гнуса здесь не оказалось, однако распаленность тела уступила место ознобу, от которого не спасал насквозь пропитанный влагой комбинезон — и ни щепки, ни прутика. Чиваркин пытался закурить — без толку. Все без толку!
