Банкротство - [8]

Я считала себя обязанной, насколько это было в моих силах, не оставаться в долгу перед теми, кто в свое время как-то помог нам. Какими только словами я не ругала все эти последние годы знакомых мужа, которые, одолжив у него деньги, считали вполне естественным не возвращать их даже тогда, когда дела у них шли вполне прилично! И поскольку я всегда возмущалась подобным поведением, теперь мне самой не пристало жалеть свои деньги. Когда я рассказала мужу о переводе долговых обязательств на свое имя, он буркнул:

– Ну что ж.

И только. Сам он ни разу не попросил меня об этом. Я все делала по собственному побуждению. Сакудзо никак не реагировал на мои действия. Он только произносил свое обычное «ну что ж». Совсем так же, как он отвечал, когда я, бывало, говорила о желании проехаться куда-нибудь на недельку или рассказывала ему о покупке кольца с яшмой.

Незаметно взносы в счет уплаты долгов стали поглощать почти весь мой заработок. Некоторые знакомые вразумляли меня:

– Жена не несет ответственности за долги мужа. Тем более когда речь идет не о частном долге, а о задолженности со стороны акционерной компании.

– Правильно, долг числится за компанией, но ведь потерпевшими-то оказались отдельные люди, – возражала я моим советчикам. В ту пору я продолжала жить такими высокими понятиями, как «чувство долга», «чувство ответственности»… У меня еще оставались кое-какие ценные вещи, годные для продажи. Есть мужчины, у которых из-за денег даже голос становится другим, у них появляется какой-то истерический смех, отвисает нижняя губа – словом, они совершенно преображаются. Подобные люди вызывают у меня презрение. И это презрение помогало мне самой легче расставаться с деньгами.

6

Сразу после Нового года предполагалось созвать комиссию кредиторов, но время шло, а заседание все откладывалось из-за того, что основные кредиторы никак не могли прийти к единому мнению. Между тем наступил февраль.

Я узнала, что дом друга нашей семьи – художника Сиро Нумады – заложен в счет долга акционерной компании мужа. Мне сообщил это старший брат Сакудзо. Если в течение февраля нам не удалось бы достать денег, дом Нумады был бы описан. Муж отправился к брату, чтобы одолжить у него необходимую сумму.

Это произошло как раз на следующий день после небывалого для Токио снегопада – в саду лежали сугробы по колено. У меня уже не было сил ни сердиться, ни волноваться. Я стояла и смотрела на ослепительно сверкающий снег. Меня охватило предчувствие новой беды. Обрушившийся на этот раз удар оказался поистине ужасным. Позвонил брат мужа и сказал, что больше он для Сакудзо ничего сделать не может. Это было его окончательное решение. Он даже заявил:

– Пусть Сакудзо объявляет себя банкротом и поступает как ему заблагорассудится. Мы отказываемся от такого человека.

Да, неприятности сыпались на нас одна за другой. Я распродала все свои золотые вещи и украшения. И все равно вырученных денег, даже вместе с авансом в счет моих авторских гонораров, не хватало для спасения дома Сиро Нумады.

– Как с ножом к горлу пристали!.. Что ж, выползайте, рабы чистогана! – возбужденно восклицала я.

Свою злость и неприязнь к мужу я перенесла теперь на кредиторов. Я ненавидела их, словно имела на это право. Я должна была выжить, и для этого мне нужна была злость, как единственное оружие, пригодное для самозащиты! Черпая силу в злости, я швыряла деньги направо и налево, сознавая, что стоит мне начать сокрушаться о них – и я погибла.

– В твоем положении абсолютно неуместно поддаваться чувству собственного достоинства. Конечно, должно быть, приятно поступать, как ты. Но это никому не нужно. И ты должна понять это, – говорила мне моя близкая приятельница. Может быть, она и была права, но во мне действовали силы, не подвластные мне самой.

Чтобы сохранить дом Сиро Нумады, я решила достать необходимые пять миллионов у ростовщика. Относить в заклад мне было уже нечего. Ростовщик жил в квартале, где собираются поденщики и бродяги. Там он содержал более десяти постоялых домов и ночлежек. Еще раньше мужу как-то раза два или три приходилось иметь с ним дело по учету векселей.

Я вышла из дому во второй половине дня. Было холодно, свинцовые облака затянули небо, стояла какая-то поразительная тишина. Единственным человеком, который возражал против моего похода к этому ростовщику, оказалась моя мать. Ее просто бросило в дрожь от одного упоминания квартала, где жил ростовщик. Мать бранила моего мужа, была обижена поведением его брата и родителей.

– Почему ты одна должна отдуваться за все?! – негодовала она.

Меня самое возмутило, что против моего намерения обратиться к ростовщику протестовала только мать. Ее протест еще раз заставил меня почувствовать, что на всем свете лишь она одна и думает обо мне. Ведь общие друзья Сиро Нумады и нашей семьи только и твердили: «Необходимо что-то сделать для Нумады».

Один Сюнкити Кавада пожалел меня. Тяжко вздыхая, он как-то сказал: «Да, нелегко тебе».

Сам Сиро Нумада позвонил мне по телефону и попросил успокоить его жену. Мой муж в свою очередь обратился ко мне с просьбой:

– Может быть, ты возьмешь это на себя?