Банкнота в миллион фунтов - [7]

"But, my dear sir, I can't give these orders, unless you can wait indefinitely, or change the bill."	"Но, любезный, я не могу сделать такие заказы до тех пор, пока вы не согласитесь отложить оплату на неопределённый срок или не разменяете мне мою купюру".
"Indefinitely! It's a weak word, sir, a weak word. Eternally - that's the word, sir. Tod, rush these things through, and send them to the gentleman's address without any waste of time. Let the minor customers wait. Set down the gentleman's address and-- "	"На неопределённый срок! Слабо сказано, сэр, слабо сказано! Вечность - вот подходящее слово. Тод, быстренько собери все эти вещи и прикажи прислать их господину на дом. И немедленно. А заказчики помельче пусть подождут! Запиши адрес любезного джентльмена и..."
"I'm changing my quarters. I will drop in and leave the new address."	"Но я переезжаю. Как только это будет возможно, я заскочу к вам и оставлю свой новый адрес".
"Quite right, sir, quite right. One moment - let me show you out, sir. There - good day, sir, good day."	"Конечно, сэр, конечно. Минуточку -позвольте мне вас проводить, сэр. Всего наилучшего, сэр, до скорого свидания, сэр".
Well, don't you see what was bound to happen? I drifted naturally into buying whatever I wanted, and asking for change. Within a week I was sumptuously equipped with all needful comforts and luxuries, and was housed in an expensive private hotel in Hanover Square. I took my dinners there, but for breakfast I stuck by Harris's humble feeding house, where I had got my first meal on my million-pound bill. I was the making of Harris. The fact had gone all abroad that the foreign crank who carried million-pound bills in his vest pocket was the patron saint of the place. That was enough. From being a poor, struggling, little hand-to-mouth enterprise, it had become celebrated, and overcrowded with customers. Harris was so grateful that he forced loans upon me, and would not be denied; and so, pauper as I was, I had money to spend, and was living like the rich and the great. I judged that there was going to be a crash by and by, but I was in now	Ну что ж! Вы поняли, мои дорогие, что же произошло на самом деле? Я мог совершенно спокойно покупать то, что хочу, всего лишь пытаясь разменять банкноту. Не прошло и недели, как я был превосходно одет и имел всё необходимое. Жил я теперь со всеми удобствами и в роскоши в дорогом отеле на площади Ганновер. Там я обедал, но завтракал по-прежнему в скромном заведении Гарриса, в том самом, где первый раз поел, имея в кармане лишь миллионную купюру. Для Гарриса я был путём к успеху. Новость о том, что чудак-иностранец с миллионными банкнотами в кармане покровительствует заведению, моментально облетела округу. И этого было достаточно. Забегаловка из бедного, постоянно борющегося за счастье заведения тут же превратилась в знаменитое, кишащее клиентами кафе. Гаррис был до того мне признателен, что

and must swim across or drown. You see there was just that element of impending disaster to give a serious side, a sober side, yes, a tragic side, to a state of things which would otherwise have been purely ridiculous. In the night, in the dark, the tragedy part was always to the front, and always warning, always threatening; and so I moaned and tossed, and sleep was hard to find. But in the cheerful daylight the tragedy element faded out and disappeared, and I walked on air, and was happy to giddiness, to intoxication, you may say.

постоянно совал мне в долг деньги. И отказать ему было невозможно. И вот я, бедняк бедняком, имел теперь деньги, которые мог тратить. Зажил я, как богач! Конечно, мысль о том, что скоро будет крах, неоднократно приходила мне в голову. Но меня уже вынесло в открытое море и дороги назад не было. Мне оставалось, либо плыть по течению, либо тонуть. И если бы впереди не маячило крушение, происходящее казалось бы просто большой нелепостью. Ночью, в темноте, эта трагическая часть не давала мне покоя, угрожала и предостерегала. Я метался, стонал и совсем не мог спать. Но при благожелательном свете дня все горести уходили на второй план, и я словно парил в облаках. Был счастлив до головокружения, до потери пульса.

And it was natural; for I had become one of the notorieties of the metropolis of the world, and it turned my head, not just a little, but a good deal. You could not take up a newspaper, English, Scotch, or Irish, without finding in it one or more references to the "vest-pocket million-pounder" and his latest doings and saying. At first, in these mentions, I was at the bottom of the personal-gossip column; next, I was listed above the knights, next above the baronets, next above the barons, and so on, and so on, climbing steadily, as my notoriety augmented, until I reached the highest altitude possible, and there I remained, taking precedence of all dukes not royal, and of all ecclesiastics except the primate of all England. But mind, this was not fame; as yet I had achieved only notoriety. Then came the climaxing stroke - the accolade, so to speak -which in a single instant transmuted the perishable dross of notoriety into the enduring gold of fame: Punch caricatured me! Yes, I was a made man now; my place was established. I might be joked about still, but reverently, not hilariously, not rudely; I could be smiled at, but not laughed at. The time for that had gone by. Punch pictured me all aflutter with rags, dickering with a beef-eater for the Tower of London. Well, you can imagine how it was with a young fellow who had never been taken notice of before, and now all of a sudden couldn't say a thing that wasn't taken up and repeated everywhere; couldn't stir abroad without constantly overhearing the remark flying from lip to lip, "There he goes; that's him!" couldn't take his breakfast without a