Бандитские повести - [22]

С этого момента я понял, что не вписываюсь в правильные расклады окружающей действительности.

2

— Кто там?

— Репетитор.

— Сейчас, сейчас.

Засовы железной двери заскрипели, и скрип был долог и протяжен — казалось, засовов этих было множество — прочных, стальных, неприступных. По какой-то неведомой причине я узнал верный пароль и мне позволили пройти сквозь ворота таинственного замка. Замка, в котором меня почему-то ждали.

— Вовремя вы, — старушка, открывшая дверь, отступила назад и позволила мне пройти в квартиру.

— Стараюсь.

— Настя приболела немного, в школу сегодня не ходила.

— Да что вы!

Готовый расстегнуть куртку, я остановился с застывшей в воздухе рукой. Обычно подобные слова мне говорили, когда хотели отменить урок.

— Думали звонить вам, — продолжила бабушка, — но ей к обеду лучше стало. «Ладно, баб, пусть будет английский. Я люблю английский». Ну ладно, говорю, позанимайся.

Я снял куртку и повесил её на вешалку. Ну слава богу. Хоть немного денег ещё накапает.

В детской комнате, где мы занимались, Настя сидела за столом с раскрытым учебником и приготовленными к работе тетрадью и ручкой.

— Здравствуй, Настя, — поздоровался я с ней.

— Здравствуйте, Иван Алексеевич, — слабым голосом ответила она.

— Как дела? Заболела что ли?

— Да, немного, — кивнула она. — Простудилась где-то.

— Ну ничего. Бывает.

— Я урок не успела сделать, — смотрела она на меня выжидающе, словно я мог отругать её за это.

Что ты, присаживался я рядом с ней, я не учитель, я не ругаю, я только хвалю. Мне платят за это деньги.

— Ну, сейчас сделаем.

Настя училась в четвёртом классе. В той самой школе, где я когда-то в течение года безрадостно и бездушно работал. Было это пять лет назад, и Насти тогда ещё в школе не было — что чрезвычайно радовало меня. Не знаю почему, но я страшно не любил встречать своих бывших учеников. Слава богу, большинство из них стёрлось из моей памяти, но из их памяти я, по всей видимости, не стирался до сих пор. В школе я старался вести себя с ними корректно, ни на кого не повышал голос, как умел, шутил, и понимал, что им в общем-то не за что быть на меня обиженным. Однако, услышав на улице чей-то звонкий детский голос, который кричал мне «Здравствуйте, Иван Алексеевич! А почему вы из школы ушли?», я старался, кивнув в ответ, быстро-быстро удалиться с места неожиданной и нежеланной встречи. Меня пугала возможность каких-либо воспоминаний, ненужных и отягощающих разговоров. Работая разнорабочим на стройке — туда я устроился, покинув школу — я молил небеса, чтобы мимо объекта не прошли мои бывшие коллеги, ученики или их родители. Жестокие небеса конечно же не исполнили моих молитв — складывалось впечатление, что люди, знакомые со мной по школе, специально и осознанно задались целью выследить меня, и подобные встречи происходили регулярно. Способствовал тому и наш небольшой по площади и количеству жителей город. Некоторые здоровались, удивлённо наблюдая за тем, как я таскал вёдра с раствором, некоторые отворачивали головы, а однажды какой-то старшеклассник, который в школе даже и не подумал бы обратиться ко мне на «ты», увидев меня в грязной и ободранной спецовке, подошёл ко мне стрельнуть сигарет. «Я не курю, — ответил я ему». «Понятно, — отошёл он. — Ну трудись тогда, работяга».

Понижение социального статуса, вот как это называется. Мир, который за двадцать семь лет жизни я ни на грамм не научился понимать, мстил мне за непонимание.

— Нет, нет, не так читается, — поправил я Настю. — Повтори за мной.

Она повторила труднопроизносимое слово.

— Хорошо, — кивнул я, — с текстом всё. Теперь сделаем упражнение…

Когда урок закончился, я дал Насте домашнее задание и вышел в коридор. Бабка гремела на кухне посудой.

— Мы за сколько уроков вам должны? — увидев меня в коридоре, вытерла она полотенцем руки.

— За шесть.

— Сейчас вам заплатить или до десяти довести?

Мне было лучше сейчас — я крайне нуждался в деньгах. Но я ответил:

— Как вам удобно.

— Сейчас ведь плохо у нас с деньгами, — качала головой старая женщина. — И то надо, и это, и пятое, и десятое.

— Я не тороплю, — продолжал демонстрировать я благородство.

— Давайте я за четыре вам отдам, а потом уж и остальные. Устроит вас?

— Устроит.

Она сходила в зал за тёмной и поношенной холщовой сумкой, набитой целлофановыми пакетами, долго рылась в ней в поисках кошелька, а затем так же долго искала в кошельке деньги — за это время я успел одеться.

— Вот, пожалуйста. Ничего, что мятые?

— Ничего, ничего. Не беспокойтесь.

— Ой, и рваная одна. И заменить нечем.

— Не страшно, примут.

Я вышел наконец наружу.

Когда я перехожу улицу, из-за угла ближайшего дома тотчас же выскакивает автомобиль и мне приходится бежать через дорогу, чтобы не попасть под его колёса. Можно стоять полчаса у бордюра в ожидании машины, но её не будет; стоит же мне ступить на проезжую часть, невидимый режиссёр тотчас же выпускает её из приготовленного и тщательно скрытого ангара. Я никогда не подхожу к светофору на зелёный — если он и горит, то едва я делаю несколько шагов, сразу зажигается красный, и автомобили моментально срываются с места, я не существую для них. В один прекрасный момент я не успею добежать до противоположной стороны дороги, и они меня раздавят. Я не понимаю дорожное движение, я не понимаю его принципы, я не понимаю, зачем оно вообще нужно.