Банан за чуткость - [13]

Лидия ровно сказала:

— Мне звонили из техникума.

Галя не ответила.

— Ты знаешь, чем это грозит? Тебя просто выгонят.

— Я все равно не буду тут учиться, — сказала Галя.

— А где будешь?

— Перейду в строительный.

— С двойками?

— Тогда просто пойду на стройку.

Лидия не сразу спросила:

— Ты что, окончательно сошла с ума?

Спросила так спокойно и устало, что Гале вдруг стало не по себе. Что с ней творится? Все рушится, все катится… А остановиться уже нельзя.

Она стелила постель, укладывалась. И страшно было словно со стороны смотреть на собственные колени, и странно было тронуть рукой другую руку.

Через день Костя позвонил. Он не узнал ее голоса. Тупея от страха, она ответила, что Лиды нет.

Он, помедлив, спросил:

— А кто говорит?

— Галя, — выдавила она, словно в чем‑то призналась.

— А, Галя… Понятно, — сказал он и снова помедлил. — Встретиться бы надо, поговорить, а?

Она молчала.

— Ты завтра вечером что делаешь?

— Ничего, — тупо, без выражения ответила она.

— Тогда приходи ко мне… Приходи в шесть. Ладно?

— Ладно, — так же тупо согласилась она.

— Знаешь, где живу?

— Знаю.

— Тогда договорились. До завтра!

Она еще с полминуты слушала трубку, пока не поняла, что это просто частые гудки. Тогда она положила трубку. Завтра в шесть часов. Что будет завтра в шесть часов, она не думала. Будет так, как он хочет…

В половине шестого она вышла из дому. День, с утра синий, уже остывал. Она шла по улице мимо домов, магазинов, почтамта, мимо пирожковой — стеклянного аквариума, мимо родильного дома с белыми плотными занавесками в окнах, мимо толпы студентов, выхлынувшей из пединститута, мимо ребят с коньками, ловивших последний, рыхлый уже лед, мимо старух, сидящих в сквере на прогретой за день лавочке, мимо пьяных слез у входа в закусочную, мимо длиннющих — от перекрестка до перекрестка — окон новой фабрики, мимо женщины с детской коляской, похожей на танк на рессорах.

Галя шла быстро, но ноги двигались неловко, как чужие, и руки были как чужие, и каждый ее шаг принадлежал не ей.

Костя открыл дверь и сказал:

— А–а… Заходи.

В коридоре было темно, Галя ударилась обо что‑то бедром и тупо ощутила, как болит и твердеет ушибленное место.

Костя толкнул дверь в комнату. Она вошла следом и стала у двери.

— Садись, — сказал он.

Она села на стул, на самый краешек, сдвинув закаменевшие колени.

— Ну? — спросил Костя.

Она глядела в пол, со страхом чувствуя, как подбирается к плечам озноб: вот–вот заходит дрожью все тело, и тогда уже ни встать, ни сказать слово, ни двинуть рукой.

— Тебе сколько лет?

Она сглотнула:

— В августе будет шестнадцать.

— В августе… — Он покачал головой. — Учиться тебе надо, понимаешь?

Помолчал, будто ждал ответа, и снова заговорил:

— Хочешь, слушай, хочешь, нет, но мой тебе совет — не балуйся ты этим делом. Еще успеешь. И нарадоваться успеешь, и наплакаться. Это ведь штука такая: один раз споткнешься, а потом всю жизнь синяки считать. Понимаешь?

Она кивнула. Она ничего не понимала. Она просто ждала, когда он скажет, что с ней будет дальше.

— Ну, вот и слава богу, что понимаешь, — проговорил он, и голос его повеселел: — Ты девчонка симпатичная, тебе особенно нужно голову на плечах иметь. Ясно?

Галя поняла, что надо снова кивнуть, и кивнула.

— Ну, вот и порядок, — услыхала она и вдруг почувствовала на щеке его руку. Она сжалась и, почти закрыв глаза, вдруг потянулась щекой к жестковатой ладони…

— Умница, — сказал Костя. — В общем, будем считать, что договорились. На вот тебе шоколадку и иди домой.

Она встала и машинально взяла тоненькую легкую плиточку. У двери Костя потрепал ее по плечу и сказал напоследок, опять ухмыльнувшись:

— А учиться надо хорошо!

Потом она шла по улице, морщила брови, чувствуя, что что‑то произошло, и никак не могла понять, что именно. Шоколадка теплела и размякала в ладони. Галя вспомнила о ней только дома, на лестнице, когда полезла за ключом. Она машинально съела шоколадку, скатала обертку в плотный комочек и бросила на лестницу — серебристый шарик мягко запрыгал по ступенькам.

Лидии не было, но вышла она, видно, ненадолго — белье, замокавшее с вечера в эмалированном тазу, было залито теплой мыльной водой. Галя сняла кофточку, надела передник и стала стирать. Теплая мыльная пена вскипала и опадала между пальцами.

Пришла Лидия, встала за спиной и опять стала говорить что‑то про учебу, про отметки. Галя не отвечала. Лидия сказала:

— Ну‑ка, посмотри на меня.

Галя не обернулась.

— Ты можешь ответить?

Она не ответила.

Тогда Лидия обошла ее и, заглянув в лицо, проговорила, с удовлетворением выделяя слова:

— Теперь, надеюсь, ты возьмешься за учебу.

Галя сполоснула и выкрутила белье, развесила в кухне. Лидия позвала есть. Она ответила, что не хочет, — ей правда не хотелось есть и вообще не хотелось в комнату.

Лидия сказала:

— Только, ради бога, не объявляй голодовку. В конце концов, произошло лишь то, что все равно должно было произойти. И, поверь, тебе же на пользу.

В кухне сквозяще, весенне пахло мокрым бельем. Галя надела кофточку и села на табуретку к окну. Плечи и руки у нее обвисли, даже пальцами шевелить не хотелось.

Квартал был свободной застройки, дома стояли обособленно, и в холодноватой темноте вечера их окна светились замкнуто, одиноко. По шоссе вдали проехал одноглазый грузовик, бережливо моргая единственной фарой…