Бальзак - [59]

Ганьской Бальзак пишет мало, ибо сорок дней встает в полночь и ложится в шесть часов вечера. Его энергии поражались даже враги, и кто-то из них сказал: «Талант, гений, невероятная сила воли — все это понятно, во все это я верю. Но где и как фабрикует он время?»

В творческое уединение Бальзака, откуда он лишь через окно дышал свежим воздухом, всесильно пробиваются мутные волны житейских дрязг, а иногда и подлинное горе и слезы. На книжном складе сгорели 160 страниц третьего десятка «Озорных сказок», напечатанных за его счет, и 500 экземпляров двух первых десятков — на этом он теряет 3 500 франков. У мадам де Берни ужасное горе — сошла с ума дочь, и вскоре после этого умер сын.

В эти же дни в Париже продается журнал «Кроник де Пари» — Бальзак покупает его с явным намерением стать хозяином легитимистского органа и собирается завести себе двух секретарей-легитимистов; графа де Беллуа и графа де Грамон. В этом политико-литературном журнале Бальзак решил проповедовать некую новую доктрину партии роялистов. Журнал будет тем, что и прежний «Глоб», только не левый, а правый, — он должен стоять за самодержавие. Содержание его — политическая критика, критика литературы, наук и искусств, управления, и часть, посвященная отдельным художественным произведениям. В журнале будет работать критик Гюстав Планш[181]; кроме того Бальзак надеется привлечь в сотрудники Сент-Бёва и даже самого Гюго.

Редактор, то есть Бальзак, собирается хлопотать о том, чтобы «Кроник де Пари» пропускали в Россию, и полагает, что это ему удастся, так как он на стороне России, за самодержавие и против Англии. Особенный упор на такую любовь к самодержавию следует расшифровать тем обстоятельством, что редактор журнала стремился получить разрешение на въезд в «страну волков и варваров», чтобы погостить у Ганьской.

Денег для покупки журнала, конечно, не было, но это не смущало Бальзака, и он купил его, не только не имея нужного капитала, а едва набрав в карманах 35 сантимов, чтобы заплатить за гербовую бумагу. Было основано акционерное общество с капиталом в сто тысяч франков в виде ста акций по тысяче франков каждая. Когда были напечатаны акции, Бальзак уже считал себя капиталистом. Он приглашает сотрудников, помещает в газетах объявления, договаривается с типографией. Размещает пока только половину акций, причем сам берет из них тридцать.

Имя Бальзака привлекло к новому журналу много подписчиков. В состав редакции вошли следующие: главный редактор — Бальзак, он же заведующий отделом иностранной политики; театральный отдел Жюль Сандо, беллетристика — Эмиль Р., серьезная критика живописи — Гюстав Планш, легкая критика — Жак де Шодзэг, романы и новеллы — Раймон Брюккер, мелочи — Альфонс Карр; Теофиль Готье и Шарль де Бернар[182] давали свои литературные вещи.

Журнал выходил два раза в неделю, по воскресеньям и четвергам. По субботам вся редакция собиралась у Верде, и собрание начиналось с сытного обеда. Публика была молодая и голодная, поэтому обед интересовал сотрудников редакции гораздо больше, чем сама работа. Всегда оказывалось, что никто не принес обещанных статей, да и сам Бальзак обычно приходил с пустыми руками. После веселого обеда, кофе, вина и сигар литераторы садились за работу, и к ночи весь материал шел в типографию, а на другой день журнал выходил в свет.

На этих пирушках Бальзак разыгрывал из себя капитана, и ему оказывали особые почести: сажали в огромное кресло, подавали затейливый прибор, а один раз даже увенчали его свежими цветами. «Его лицо под этими цветами сияло, — рассказывает Верде, — это было лицо силена, на котором расцвела небывалая радость; оно пылало ярким румянцем. Он так оглушительно хохотал, что вся комната дрожала».

В этих веселых пирушках первое время, надо полагать, участвовал и Жюль Сандо, но вскоре его там не стало. Он вышел из поля зрения Бальзака, и причиной тому был, с одной стороны, неуживчивый характер Бальзака, а с другой стороны, и сам Жюль Сандо давал основания к раздражению, которое постепенно накапливалось, разразилось ссорой, и хозяин со своим нахлебником расстались. Что бы там ни было, но Бальзак был прав, возмущаясь тем, что Сандо за три года не написал и полутома. Великий труженик имел полное право сказать про него: «Это — лошадь в конюшне».

Бальзак снова жил одиночкой, попеременно то на квартире улицы Кассини, то на улице Батайль, куда в марте 1835 года он переселился на полгода для монашеского уединения, будто бы порвав связи с внешним миром. А на самом деле это было вызвано необходимостью замести свои следы от агентов национальной гвардии, отбывания повинности в которой, обязательной для всех граждан города Парижа, Бальзак скрывался уже несколько лет, пуская в ход уговоры, ласки, подарки и денежные куши. Вероятно, все эти средства были использованы и оказались недействительными, и надо было придумать новый трюк.

«Нотариус». Рисунок Гаварни

И все-таки, в конце апреля 1836 года Бальзак был уловлен в тот момент, когда он писал Ганьской о том, какое он получил восторженное письмо от княгини Радзивилл по поводу своей «Мистической книги». «Мое письмо было прервано приходом комиссара и двух агентов полиции, которые арестовали меня и отвели в тюрьму национальной гвардии, где я нахожусь в настоящий момент и мирно продолжаю Вам писать. Меня посадили на пять дней. Тут я справлю праздник короля Франции. Лишаюсь удовольствия видеть прекрасный фейерверк… Мне дали стол, кресло и стул, и поместили меня в углу огромного голого зала. Здесь я буду кончать «Лилию в долине»… Привели Эженя Сю, арестованного на двое суток… Сю живет только для себя, он развил в себе полный эгоизм…». Об этом мрачном уединении издатель Верде рассказывает несколько иначе: