Бальзак - [3]

Уже и в первом случае его замысел был так же заманчив, как и широк. Он хотел быть в одно время и словолитцем, и типографщиком, и книгопродавцем. Он написал даже введение к своим изданиям классиков и с жаром принялся за выполнение прекрасного плана. Бальзак уговорил своих родителей уступить ему значительную часть имущества на его предприятие. Ему удалось устроить словолитню и типографию, где и были напечатаны отличные иллюстрированные издания Мольера и Лафонтена. Но французские книгопродавцы дружно вооружились против нового соперника, не хотели распространять его изданий и спокойно ждали их фиаско, чтобы потом самим воспользоваться его идеей. Через три года он принужден был продать с большими убытками и свои книги на вес, и свою типографию. Поэт сам в этом случае пережил муки своего несчастного, хотя и изобретательного, типографщика, Давида Сешара, в романе «Eve et David». Из этого кризиса он вышел не только бедняком, но еще с такими долгами на шее, что всю свою жизнь трудился без отдыха, чтобы завоевать себе независимость и воротить состояние матери. Но долги, которые ему нечем было погасить кроме литературных заработков, расти как лавина, так как он долгое время мог только погашать один заем другим. Таким-то образом познакомился он с парижскими ростовщиками разного рода, которых он так мастерски изобразил в Гобсеке и других родственных типах. А слова: «Мои долги, мои кредиторы!» – стали с этих пор постоянным припевом его бесед и даже интимных писем; в них-то и выражаются трогательно-сердечная теплота и задушевность человека, постоянно преследуемого. «Угрызения совести, – читаем мы в одном его романе, – не так ужасны, как долги, ибо они не могут ввергнуть человека в долговую тюрьму».

Спустя несколько лет он познакомился с тюрьмою хотя на короткое время. А как часто он вынужден был иметь во нескольку квартир, менять свое местопребывание, чтобы спастись от неё, и сообщать фальшивые адресы своим корреспондентам. Для поэта долги были вечным источником душевных волнений, неотступным побуждением в труду и творчеству. Мысль о них рано пробуждала его от сна и он видел всюду ужасные призраки. Он принялся работать с исполинским усилием, и работал не покидая рук в течение всей своей юности и зрелого возраста, пока, всего 50 лет от роду, не пал мертвым, от чрезмерного напряжения сил, разом, как бык, убитый на арене. Творчество доставляло ему мало наслаждения, а было, напротив, тяжелым трудом. Дело в том, что неутомимое воображение постоянно побуждало его к созиданию новых произведений, а между тем ему не легко было воплощать их в изящную форму, – у него от природы не было, да и не успел он выработать себе способности легкого изложения. В уменьи владеть языком он не мог равняться с романтическими поэтами. Бальзак не мог написать ни одного мелодического стихотворения (те, которые встречаются в его романах, принадлежать другим: г-же де-Жирарден, Теофилю Готье, Шарлю Бернару, Лассальи). Но не кто иной, как он сам был автором того обильного зияниями стиха, над которым так много смеялись. Этим стихом его Луи Ламберт начинает свою эпопею из истории Инков:

O Inca! о roi infortuné et malheureux!

Поэт, написавший много романов под разными псевдонимами и впоследствии отрекшийся от них, прежде чем усвоить себе вообще известный слог, выдержал жестокую и упорную борьбу, силясь овладеть французскою прозою. Юные романтики, последователи Гюго, долго не хотели признать в нем истинного художника, и это было тернием на его жизненном пути. Готье, обладавший тонким чутьем и признававший его талант, был единственный писатель, порадовавший его своим уважением. Но изумлению Бальзака не было границ, когда он видел, как молодой Готье, без всякой подготовки и затруднения, без малейших поправок писал статьи, прекрасные по форме и по содержанию, просто на конторке в типографии. Сначала он думал, что у Готье статьи уже готовы в уме, но потом убедился, что для искусного изложения мыслей требуется врожденный талант, которого у него нет. А как он трудился, чтобы приобресть эту способность! Как он указал Готье, когда вполне выработалась пластическая и художественная сторона его слога! Доказательства этому можно привести и из такого позднего времени, как 1839 г. В изображении главных женских типов своего романа «Béatrix» Бальзак почти слово в слово заимствует целые выражения из статьи Готье, появившейся годами двумя раньше (об актрисах мадемуазель Жорж и Женни Колон). Сравните сами:

Внимательный читатель заметит, что Бальзаку хотелось усвоить себе и художественную точку зрения Готье, и мастерство в описании, для которого тот употребляет отборные слова. Те выражения, которые Бальзак берет из собственного запаса, отличаются от заимствованного вульгарностью и бедностью. На этом поприще он неизбежно должен был потерпеть поражение. А причина та, что он совсем иначе смотрит на вещи и чувствует. Готье – первоклассный писатель, но, несмотря на свои замечательные поэтические достоинства, как поэт, он холоден, иногда сух; это необыкновенный талант, сфера которого – образовательные искусства, но он ошибкою попал в область поэзии. Напротив, Бальзак, как стилист, писатель второстепенный, но, как поэт, он занимает высшее место. Он не может характеризовать своих героев несколькими меткими словами, потому что они являются перед ним не в одной пластической позе. Его воображение создает личности, и они восстают как живые перед его духовными очами, но он обозревает их не постепенно, но разом, притом видит их в различных костюмах, наблюдает в течение всего их жизненного поприща, видит их в различные эпохи жизни, изучает все их движения и жесты, слышит звуки их голосов. Его внутреннему слуху внятны те речи, которые так наглядно обрисовывают личности, что когда мы слышим их, то последние являются перед нами как живые. У Готье мы находим лишь ассоциацию идей, может-быть и остроумную, но сухую; так, например, сближение с Эгиневою Изидою только иллюстрирует образ. А у Бальзака самый образ слагается бессознательно из бесчисленных ассоциаций идей, роскошный, как сана природа, как живой человек. Образ является цельным существом в физиологическом и психологическом отношении, в силу таинственного сочетания множества материальных и духовных элементов. Едва ли нужно приводить образцы той необычайной способности Бальзака – одним словом, вложенным в уста героев, или жестом, или оригинальностью костюма, домашней обстановки и т. д. в каждый данный момент вызывать перед нами живой образ, – нам пришлось бы наполнить целую книгу выписками