Балтийский вектор Бориса Ельцина - [4]

Однако в общественной атмосфере уже ощущался голод на правдивое слово, и то интервью вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Такого еще в открытой советской печати никто публично не произносил...

Был момент в нашем разговоре, который не на шутку меня встревожил. Направляясь на беседу с Ельциным, я прихватил с собой недавно вышедший номер газеты "Московские новости" (17 июля 1988 года), в которых редактор "Огонька" Коротич давал интервью корреспондентам газет "Гардиан" (Великобритания), "Кельнер штадт-анцайгер" (ФРГ), "Коррьере делла сера" (Италия). Я передал газету Борису Николаевичу, и он сразу же начал ее читать. Статья называлась "Демократия - тяжелая работа". Итак, В. Коротича спросили: "Почему ваш журнал не опубликовал подготовленное интервью с Борисом Ельциным?" Ответ Коротича: "В интервью было несколько мест, которые меня поставили в трудное положение... Я попросил его материал доработать, более подробно изложить позитивную программу - как первого заместителя Председателя Госстроя СССР. Думаю, в конце концов интервью Ельцина мы опубликуем..."

Заметим мимоходом, что "позитивную программу" Ельцину действительно удалось изложить, но уже не в ранге заместителя Председателя, а в качестве Председателя... Верховного Совета России. Тут Виталий Коротич, с его феноменальной интуицией, явно промахнулся...

Прочитав строки в "Московских новостях", Борис Николаевич изменился в лице, и я мысленно выругал себя за то, что стал причиной его волнения. Он положил газету себе на колени и стал куда-то смотреть, словно сквозь стену...Взяв себя в руки, он сказал: "Я категорически не согласен с утверждением Коротича. Он искажает факты. Редакция журнала "Огонек" извинилась передо мной и обещала опубликовать мое интервью, был даже указан конкретный срок публикации. Я дал интервью АПН, но напрасно...Три часа говорил с журналистами "Огонька" - ничего".

Из дневника.

23 июля 1988 года. Расстались мы с Борисом Николаевичем довольно тепло. После крепкого рукопожатия он сказал: "Я верю, Александр Степанович, что материал у вас получится хороший..." "Обязательно постараюсь, чтобы получился",- ответил я и мы вместе с Ельциным вышли из вестибюля. На улице по-прежнему накрапывал дождь. Я попросил Бориса Николаевича немного "попозировать" - не зря же я прихватил с собой одолженный мне фотокором старенький "Зенит". Но когда после съемки я собрался уходить, меня окликнул Ельцин: "Александр Степанович, тут две девушки хотят со мной сфотографироваться".

Это были молодые женщины, которые еще раньше, во время нашего разговора, подходили к нему и спрашивали - будет ли он играть в бадминтон? Женщины взяли Бориса Николаевича "в клещи" и попросили их вместе сфотографировать. Что я и сделал с большим удовольствием. Затем одну из девушек я попросил сфотографировать меня с БНЕ. Предварительно я навел фотоаппарат и наметил точку, откуда надо снимать. Так появилась на свет фотография, для меня очень дорогая и памятная. Позже Борис Николаевич сделает на ней такую надпись: "Уважаемому Александру Степановичу в дни нашей откровенной беседы и интересной встречи".

Из дневника.

27 июля 1988 года. Визировал написанное мною интервью там же, в санатории "Рижский залив". Встретились с Борисом Николаевичем опять же через главную медсестру и отправились на второй этаж. Это по существу был этаж-сад - столько там произрастало всякой вечнозеленой растительности. Он повел меня в угол, где стоял ломберный столик и кресла. У Бориса Николаевича лицо было слегка припухшее и я подумал, что это результат недосыпа...И вообще мне показалось, что он несколько не в духе, во всяком случае, был не столь приветлив, как это было в первую нашу встречу в санатории. Но я чувствовал, что дело не во мне, ибо со мною в дальнейшем он был предельно дружелюбен, шутил, и как-то азартно сделал на фотографии дарственную надпись.

Мы уселись за столик и я дал ему рукопись. Я немного волновался может, допустил какой-то ляпсус. Что-то не так понял, или безграмотно написал какое-нибудь слово... Борис Николаевич читал очень внимательно и сразу же отметил ошибку: у меня был назван Октябрьский Пленум, когда его вывели из кандидатов в члены Политбюро, а нужно было - февральский (1988 г.). Эту неточность он уловил, когда читал материал второй раз. В нескольких местах сделал пометки: например, что на Х1Х-й партконференцию его выдвинули коммунисты Карелии. И еще была правка в том месте, где речь шла о самоубийстве одного из секретарей райкома. А нужно было: "бывшего секретаря райкома..." Концовку интервью я сделал сам, но при этом строго придерживаясь контекста всего интервью, и Борис Николаевич его одобрил.

Когда текст был дважды прочитан, Ельцин, сказав, "что вроде бы все в порядке", в знак согласия поставил свою подпись на первой и последней странице. Тогда же он дал мне свой московский домашний адрес и телефон, и попросил прислать как можно больше экземпляров газеты с интервью.

Тогда он не знал, что наша беседа появится сразу в двух газетах, да, честно говоря, я и сам не совсем был в этом уверен. Еще была сильна власть Главлита и идеологический отдел ЦК не дремал... И как показали дальнейшие события, весь процесс взятия интервью, встречи с БНЕ, прохождение его по редакциям негласно прослеживались теми, кому поручено было такого рода делами заниматься. Я знаю, что редактора "Юрмалы" Авара Бауманиса вызывали в юрмальский горком партии и "настоятельно советовали" не публиковать это интервью. Когда доводы горкома были проигнорированы, уровень "уговоров" поднялся до ЦК КП Латвии. Но там уже не было единодушия на "предмет" Ельцина: одни категорически были против интервью с опальным Ельциным, чтобы оно не добавило еще больше смуты в общественном мнении. Но были и такие, которые не прочь были попортить нервы Горбачеву, выставив перед ним "феномен Ельцина"...