Бальмонт и Япония - [46]
Нобори Сёму особенно интересовала тема города в поэзии Бальмонта, который, по словам ученого, впервые в России талантливо воспел состояние души городского жителя (в чем Но-бори Сёму виделось влияние Достоевского). При этом японский автор привел некоторые «городские стихотворения» Бальмонта в собственном переводе. Переводы эти точны и передают музыку стиха Бальмонта, насколько это вообще возможно в иной стихотворной системе, без рифмы – рифма, как уже говорилось, несвойственна японской поэзии (известно лишь несколько опытов).
Из лирической прозы сборника «В безбрежности» процитирован отрывок из «Видения» (стихотворение в прозе) «Родная тень»: «Я ушел из города. Меня мучал этот ненавистный грохот. Меня ужасало бездушие этих каменных глыб»[401]. И близкие по содержанию строки – из сборника «Под северным небом»:
Очевидно, что некоторые поэтические идеи и образы Бальмонта произвели большое впечатление на Нобори Сёму. Так, идея «моментальности», «мгновенности», «ощущения минуты, вознесенной над временем и пространством» неоднократно упоминалась и интерпретировалась им не только в главе о Бальмонте, но и в других работах о русской поэзии конца XIX – начала XX века, – очевидно, она созвучна была некоторым представлениям японцев о времени, о бренности и быстротечности жизни (эти представления получили развитие еще в средневековье и разрабатывались почти всеми известными поэтами). «Для поэта, живущего ощущением мгновения, вознесшимся над изначальным временем и пространством, вне мгновения нет ни поэзии, ни солнца, ни луны, ни лет»[403].С идеей мимолетности Нобори Сёму связывает свойственную Бальмонту переменчивость его «я» («Я вечно другой»), называет его «поэтом иллюзий», находит «тень иллюзии во всех его стихотворениях», говорит о том, что Бальмонт в стихах «дает лишь мгновения». Часты в главе о Бальмонте такие, например, восклицания, как: «Здесь я более ничего не могу сказать, предоставляю слово Бальмонту»[404].
Нам неизвестно, знал ли Нобори Сёму о том, что это стихотворение (так же как стихотворение «Майя») было написано после знакомства Бальмонта с надолго увлекшей его философией индуизма.
Мечта, тени, звуки, культ цвета, особенно белого, – все это, по Нобори Сёму, создает неповторимую симфонию поэзии Бальмонта, наиболее ярким образцом которой он считает стихотворение:
Автор говорит о переменчивости, женственности, но и холодности поэта («Я всех люблю равно, любовью равнодушной»). Однако Нобори Сёму не обманут этой кажущейся холодностью. Он пишет:
Если взглянуть на стихи Бальмонта, то, с одной стороны, мы ощутим, что они отражают какое-то отвращение к действительности, и в то же время в глубине его поэзии таится сердце, обращенное к страданиям человечества. <…> Бальмонт считал, что над мраком земной жизни, выше ее, в фантастическом мире мечты, в другом мире, который он создает, существует истинная жизнь.[407] <…>
Бальмонт видит пепельного цвета ночной мрак, и сердце его бесконечно скорбит от горя.[408]
Причисляя Бальмонта, таким образом, к миру русского символизма, Нобори Сёму уделяет много места особенностям его поэзии, сравнивает его с другими русскими писателями, например, несколько неожиданно, с Леонидом Андреевым («Анатэма»). Он полагает, что земная жизнь, по Бальмонту, схожа с божественной, и в этом он подобен Андрееву. Но если у Андреева Бог темен и холоден, то у Бальмонта «Бог – друг людей, он одаряет их мечтами, свободой, видениями»[409].
Яркие экзотические образы солнца и луны, созвучные японской поэзии и занимающие в творчестве Бальмонта заметное место, представляются Нобори Сёму чрезвычайно важными; вокруг них, по его мнению, концентрируются основные мотивы бальмонтовской лирики.
В главе «Изысканный индивидуализм Бальмонта» Нобори Сёму вновь возвращается к мысли о том, что стихи поэта – это запечатленные мгновения; важнее всего для него – это «мое сейчас». Ученый приводит длинные цитаты из статей Брюсова, Ф. Сологуба, Вяч. Иванова о Бальмонте, стремясь создать в воображении японского читателя стереоскопический образ, некий экзотический «имидж» далекого поэта, имеющего в то же время много общего с поэтами Японии. Индивидуализм был сравнительно новым понятием для Японии. Индивидуализмом увлекались, поскольку в традиционной поэзии личность автора была нарочито стерта (конечно, в сравнении с «личностной» поэзией Европы), а поэзия воспринималась как единый лирический безавторский поток. Оригинальность, «непохожесть» Бальмонта возбуждает воображение японского критика и его читателей, вместе с тем он стремится соблюсти объективность и обращается к третьим лицам. Так, он приводит цитаты из статьи В. Брюсова «К. Д. Бальмонт. Статья первая. Будем как Солнце»:
