Баллистика Талиона - [3]

Далее по коридору, одна за другой следовали закрытые камеры. Чуть ближе — комнаты отдыха полицейских, совмещенные с маленькой оружейкой, кухня, бытовка и туалет. Чуть дальше — еще одна решетка, полисмен-вахтер с кольтом, снова решетка и, наконец, камеры смертников.

Ни мало не стесняясь, Джордж снова ткнул пальцем куда-то в глубь.

— Наш клиент там, в последней камере, — сказал мне Буш младший, щурясь от света неоновой лампы. — Я не пойду туда, хорошо? Твой Рамон просто бешенный зверь, и я могу не сдержаться… Знаешь, глядя на таких ублюдков как он, мне хочется отключить Хеб-Сед и сломать его проклятые машины.

— Да брось, — хлопнул я его по плечу, — каждый человек достоин права на жизнь и, что гораздо более важно, права на прощение. Кто мы такие чтобы осуждать?

— Кто мы такие, чтобы прощать?

Тут я развел руками.

— Мы те, кто наказывает, Джордж младший. Мы те, кто наказывает справедливо.

Джордж улыбнулся мне очень печально, пригладил пальцем гвардейский ус, оставшийся еще от Пенджаба, и медленно качнул головой.

— Ты правда считаешь это справедливостью? — спросил он меня. — Ты действительно так… считаешь?

Моя ладонь вонзилась ему в плечо.

— Я уверен, брат мой. Я уверен.

* * *

Спустя минуту, я надеваю тонкие резиновые перчатки цвета топленого молока и прохожу вовнутрь «зоны смертников», за решетку. Здесь ждут еще четыре карабинера. Они не шарахаются от меня — и это, я считаю, уже чудесно. Утро и правда великолепное, думаю я, а жизнь — не так уж плоха. Когда я прохожу мимо бойцов в кирасах, эти бывалые люди — вооруженные до зубов высокие мужчины, стараются на меня не смотреть. Они сконфуженно прячут глаза и неуклюже отворачиваются при моем приближении. Под их опущенными, часто мигающими ресницами живет зримый страх. Или отвращение? Нечто недоброе сочиться из их влажных пор, нечто едкое, называемое отчего-то потом, но являющееся на деле, материализованным ужасом — перед моей скромной персоной. Улыбаясь, я иду дальше, не глядя по сторонам.

Последний коп открывает передо мной последнюю дверь.

— Мой клиент готов? — спрашиваю его я.

— Ждет, — слышу скупой ответ.

И захожу внутрь.

В маленькой комнате — действительно маленькой по сравнению с только что пройденными мной секциями коридора, с комнатами полицейских и даже с обычными тридцатиметровыми камерами, где проживают одиночные смертники — комната просто микроскопична. Я мог бы прошагать ее за десять шагов, если бы шел вдоль одной из стен и за пять шагов — вдоль второй. Все-таки у длинных ног есть свой плюс, думаю я, и приступаю к своей нелегкой работе.

Я опускаю на голову маску из марли и натягиваю белый медицинский халат. На маленький узкий столик, что стоит рядом с дверцей, я опускаю свой чемодан и набираю на замке код. Чемодан раскрывается, и я достаю инструмент.

Бетонный пол здесь особый. Он прорежен стальными полосами решеток. Под решеткою — сливы. Для крови и потрохов. Они доставят лишнюю жидкость и извлеченные органы в канализацию. На стене — раковина и кран для мойки рук. Моих рук, конечно, а не рук клиента, ведь после встречи со мной, рук у него не останется. В углу стоит специальный клозет, с широким раструбом зева. В раструбе, прямо в воде, блистают нержавеющие ножи, острые как опасная бритва. Я знаю, если туда бросить вырванную с мясом печень, а потом смыть, она пройдет без проблем.

В центре комнаты — стул. На стуле сидит человек. Он полностью обнажен.

Я беру тонкий ланцет и внимательно изучаю его оточенную кромку, затем откладываю. Достаю маленькие никелированные клещи, щупаю пальцами риски на их изогнутых «челюстях». Я улыбаюсь и вспоминаю. В то время как Буш младший швырял артиллерийские бомбы в лагеря беженцев в Пакистане, я изучал науки помельче — прикладную хирургию, например. Но не только ее одну. Когда я окончил училище, ученые голованы, запертые в секретных лабораториях под Иркутском, как раз открыли Хеб-Сед, и мне предложили остаться, чтобы освоить новую, необходимую в связи с клонической реинкарнацией специальность. Профессия эта оказалась чрезвычайно многообразна. В нее вошли криминалистика и анатомия, рукопашный бой и знания фармацевтики, уголовный закон и баллистика, человеческая психология и даже… столярное ремесло.

Говорят, Рамона, сидящего передо мной, с мелкой дрожью в круглых коленях, до поимки называли «стрелком». По вик-эндам, он выезжал за пределы своей деревни — маленького селения где-то на голливудских холмах, со снайперской винтовкой, огромным глушителем и коробкой бронебойных патронов. Он расстреливал проезжающих. Мужчин увечил и убивал изуверским способом, машины скатывал в пропасть. А женщин…

Знаток баллистики и анатомии, зло усмехаюсь я, почти коллега, мать твою, почти коллега.

Отложив клещи, я достаю из-за пояса детройтовский кольт, такой как у копов за соседней решеткой, и обхожу своего клиента по кругу. Он поднимает глаза. В зрачках его плещутся неспокойными волнами то ли мольба, то ли ужас…

Впрочем, какая разница?

— Мистер Крюгер, Уильям Оливер, по прозвищу Рамон, — произношу я бюрократическим речитативом, — два года назад, вы были осуждены Верховным Судом Объединенной Евразии и Русской Америки за совершенные Вами ужасающие преступления против жизни. Общий срок наказания, назначенного за двадцать три умышленных убийства, сопряженных с одиннадцатью случаями изнасилования и жестокого истязания жертвы, составил по совокупности две тысячи триста лет тюремного заключения. Однако пять дней назад, от вас поступила апелляция, с просьбой заменить срок тюремного заключения двадцатью тремя смертными казнями по принципу талиона. Четыре дня назад, Верховный Суд удовлетворил вашу просьбу. Сейчас, мистер Крюгер, я спрашиваю Вас перед непосредственным исполнением приговора: по-прежнему ли Вы тверды в своем намерении и согласны с такой заменой?