Баллады снова солгут - [17]

Но она мне не снится. Во снах меня навещают совсем другие воспоминания.

…— Эльн, Эльн, проснись, пожалуйста…

— Что такое, Тиви? — после сегодняшнего сеанса Созерцания у меня так болела голова, что я и не пыталась уснуть, поэтому мгновенно поднялась с подушки навстречу холодной и влажной руке моей единственной подруги.

— Мне плохо, Эльн…

В общей спальне царил глухой мрак новолуния, и я не видела лица Тиви. Нащупав её тонкие, будто хрустальные запястья, я поразилась тому, какие они холодные.

— Иди сюда, — я потянула подругу к себе, обнимая её и укутывая собственным одеялом. — Ты чего, Тиви, заболела?

— Не знаю… — Тиви мелко дрожала, и внезапный слабый луч, просочившийся сквозь неплотно прикрытые двери, высветил россыпь пота на её лице. — Может… У меня внутри всё горит, Эльн… Всё горит…

— Но ты же ледяная совсем! Может, я кого-нибудь позову?

— Не надо… побудь со мной, я тебя очень прошу… мне страшно…

Птичьи лапки Тиви обвили мою шею, и мне ничего не оставалось, кроме как прижать её к себе и постараться помочь ей справиться с дрожью.

— Всё горит… — хрипло шептала моя подруга, роняя слёзы на мой воротник. — Особенно в висках… словно кто спицу воткнул… так жжётся… Как думаешь, утром пройдёт?

— Конечно, — я успокаивающе гладила её по волосам. — Всегда проходит. Сегодня наставники что-то совсем перестарались, да?

Тиви не ответила, но её дрожь вдруг стала сильней, а пальцы вцепились в мою ночную рубашку так, будто хотели её разорвать. Спустя минуту ткань и в самом деле треснула.

— Тиви, ты чего? Скажи что-нибудь!

— Оно рвёт меня, Эльн, я больше не могу, оно выходит…

В этот самый миг дверь распахнулась с грохотом, но за ней никого не было — один только коридор, полный синеватых отблесков. Застучали выдвижные ящики в прикроватных тумбах — сначала мой, потом соседний, потом все сразу. Одеяла с трёх постелей одновременно взмыли вверх, будто рехнувшиеся блёклые призраки, и заметались по комнате.

Я прижала Тиви к себе как можно крепче, стараясь унять её страх. О своём собственном я старалась просто не думать. Пустые кровати слишком сильно напоминали о том, что происходило с другими наироу, в которых просыпалась магия.

Но с Тиви этого не случится. Всё будет хорошо. Она ведь не оставит меня тут совсем одну, она просто не может… Дрожь лёгкого тельца в моих руках постепенно стихала. Скоро одеяла прекратили безумную джигу и упали на пол. По ровному сопению Тиви я поняла, что она, наконец, уснула.

Наступит утро, и всё пройдёт. Она выспится, отдохнёт и будет чувствовать себя хорошо. Ведь она же не одна, я не дам её в обиду… Завтра мы снова поборемся с наставниками за ещё один день.

Спокойный сон подруги простёр своё крыло и надо мной. Я уснула, прислушиваясь к её глубокому дыханию, к каждому вдоху и выдоху, которые не пускали к моей постели страшную тишину спальни.

Проснувшись незадолго до рассвета, я поняла, что тишина победила.

…Большой осколок зеркала на бечёвке, всем своим видом показывал, что ему не доставляет никакого удовольствия отражать меня. Впрочем, мне тоже не особенно нравилось в него смотреться, так что мы были квиты.

Не то, чтобы я могла увидеть в нём что-то новое — всё то же блеклое и слишком длинное лицо с резкими чертами и тяжеловатым подбородком. Всё те же чёрные глаза и немигающий взгляд — ещё одна особенность, из-за которой мужики предпочитают обходить меня стороной. Всё те же тонкие, угрюмо сжатые губы — и лучше не улыбаться, потому что один зуб у меня сильно сколот. Болезненная худоба — наследие восьми зим учения: уже на четвёртой каждым из нас можно было топить камины, настолько сильно мы высыхали.

Словом, если и возможны в мире наироу, не взявшие у своей эльфийской половины ничего, то это я. И, бес возьми, Синее Небо не могло бы благословить меня лучше: красавица-полукровка в Семихолмовье стала бы либо чьей-то, либо общей. А меня никто не трогает, потому что друзья завидовать не будут, а зачем иначе женщины нужны? В годы моей голодной уличной жизни именно это уберегло меня от кривой, но такой простой тропинки в бордель.

И волосы надо бы ещё обкорнать, скоро уже начнут мешаться. В глаза уже лезут, будто смолы натекло.

Я погрузила ладони в стоявшую на колченогом столе плошку с водой, умыла лицо. Опоясала висевшую на мне мешком рубаху широким кожаным поясом с ножнами от охотничьего ножа. В таких деревушках, как Семихолмовье, своё положение нужно подчёркивать сразу — иначе легко нарваться на пренебрежительное и зачастую опасное для жизни отношение «соратников» по тяжёлой контрабандистской доле. Народец у нас тут постоянно тасуется — основная масса друг с другом, конечно, знакома хотя бы мельком, но кто-то то и дело пропадает, а кто-то возникает, как гриб после весеннего дождя, поэтому надо быть осторожной. Сквозило прохладой, и я влезла в жилет из оленьей кожи.

Дождь умыл окошко лишь снаружи, а изнутри оно выглядело так же печально, как и зеркало. Я швырнула в него тряпицей, досадливо сплюнула на немногое потерявший от этого пол и открыла дверь ступней, забыв, что та была закрыта на засов. Заменявшая его веточка упала с глухим стуком.