Баллада об ушедших на задание. Дот - [15]

Ромка был уже по пояс в норе, когда по фигуре лейтенанта понял: сейчас повернется. Ну!…

Всей тяжестью Ромка ринулся вниз, одновременно стараясь ввинчиваться наподобие штопора, успел выиграть сантиметров двадцать, погрузился уже по грудь, но дальше не пошло. Камни и камушки всех калибров хлынули отовсюду, из всех пор этой проклятой кучи, застревали возле груди и бедер, и Ромка чувствовал себя уже не в норе, а в цементной жиже, и с каждым мгновением цемент схватывался, крепчал, еще миг - и ой скует Ромку намертво, а лейтенант уже поворачивался, сейчас повернется совсем, поднимет голову - не может не поднять! ведь это естественный непроизвольный жест, его делают все люди, каждый, когда вот так поворачивается, - он поднимет голову и увидит Ромку, нелепо торчащего из кучи щебня: эскиз памятника (бюст на насыпном постаменте) пограничнику-неудачнику Роману Страшных.

Ромка уперся руками в щебень и дернулся вверх. Не помогло. Больше того: он почувствовал, как от этого движения грунт вокруг тела только уплотнился, Но Ромка упрямо дернулся еще раз. Толку не было.

Ну что ж, сразу смирившись, подумал он, победитель выявился. Поглядим, как ведут себя зрители.

Ромка поднял голову, уверенный, что встретится взглядом с лейтенантом. Тот стоял вполоборота к нему и любовался закатом…

Я был прав, сказал себе Ромка, это дурной труд - бояться. Бессмысленное занятие. Надо дело делать, остальное приложится.

Он прикинул, что бы могло его держать, и решительно вывернул из-под левой руки пластину из нескольких кирпичей; потом начал вытаскивать камни из-под правого бока, штук пять вынул - тех, что были на виду. Еще раз глянул на немца, уперся руками и, извиваясь, выполз наверх и лег плашмя, закрыв грудью яму, чтобы хоть немного приглушить шум осыпающихся камней.

Левый сапог остался внизу, в норе.

Лейтенант прошел назад, но теперь заметить Ромку с дорожки было мудрено, разве что специально его бы искали. Однако со стороны он был виден преотлично, поэтому не стал испытывать судьбу, и, как только немец отошел подальше, отполз в глубину развалин, в укромное местечко за уцелевшим куском стены, которая прежде разделяла коридор и кабинет для политзанятий. Масляная краска со стороны коридора обгорела и полопалась, и сейчас было похоже, будто на эту стену наляпали грязной мыльной пены, она высохла, но неопрятные круги и разводы остались. И еще остались два железных крюка, на которых всегда висела рама для стенгазеты. Рамы не было; может, сорвалась, а скорее просто сгорела.

Ромка сел. Стащил с ноги уцелевший сапог. Пошевелил разопревшими пальцами. По стерне таких ног и на сто метров не хватит. Ничего, надо будет - и по стерне пойдут как миленькие, безжалостно решил Ромка. Потом он поглядел на руки.

Странно, что они не болят, подумал он. Наверное, уже отболели свое, а теперь у них какое-нибудь нервное замыкание. Шок. Паралич осязательных центров. Но это шуточки, а все-таки странно, почему они не болят. Вроде должны бы.

Пальцы и ладони были изрезаны и разбиты; что называется, на них места живого не было. Кровь, замешанная кирпичной пылью, засохла хрупкой бугристой корой. Ромке показалось на миг, что пальцы оцепенели и он их теперь не сможет согнуть. Как бы не так! Держа руки перед лицом, он стал сжимать пальцы нарочно медленно. Из-под сгибов между фалангами проступила свежая кровь. Не обращая на нее внимания, Ромка сжал пальцы в кулак, стиснул что было силы. Хорош! Еще как послужит!

Это было не самоистязание. Просто ему надо было еще раз убедиться, что он остался прежним, что в нем не сломалась даже самая маленькая пружинка.

А сломаться было от чего. Самым жутким, конечно же, был первый момент, когда казарма рухнула и какая-то глыба, пробив топчан, сунулась в матрац тупым тяжелым углом и давила Ромке между лопатками, выламывая позвонки. Насколько позволяла высота, Ромка стоял под топчаном на четвереньках, упирался в пол и что было сил давил вверх навстречу глыбе, а она ломала, ломала ему спину, но он не уступал, держался и только кричал от боли: «Аааааа!!!» - кричал, но держался, потому что, если б он уступил и лег на пол - это был бы конец.

Он не помнил, как это кончилось. Не знал, сколько был без памяти. Очнулся в темноте. Понял, что лежит на, правом боку на остром щебне. За спиной был все тот же матрац.

Где-то совсем рядом гремели разрывы и часто сыпались выстрелы. И горело. Ромка не слышал пламени, зато жар просачивался к нему отовсюду и душил дым. Утренний ветер еще не поднялся, понял Ромка, вот дым и оседает.

Он попытался вспомнить, когда этому ветру будет время, но не успел. На него навалилась дурнота, пол стал крениться, заскользил вперед по ниспадающей дуге, все быстрей и быстрей; Ромка летел на нем, как на плоту с водопада. Площадка была совсем маленькой, только одному на ней и хватило бы места, она летела вниз, и конца этому падению не было видно…

Когда он очнулся, вокруг была тишина. Это означало, что наши долечили подкрепление, отбили немцев и погнали их к границе, и там либо все успокоилось, либо наши гонят их еще дальше, иначе Ромка слышал бы отголоски боя - земля и камень проводят звук лучше любого телеграфа.