Баллада об ушедших на задание - [4]

– Мне все это отлично известно, подполковник. Но трудности – не оправдание.

– Я считаю, в повторной проверке не было нужды.

– Подозреваю, Алексей Иннокентьич, ты что-то все-таки придумал, – помолчав, сказал генерал. – Чего тянешь? Выкладывай.

– Сейчас проверяются уцелевшие гологорцы.

В Гологорском партизанском отряде началась лесная жизнь бывшего учителя Масюры. Осенью сорок третьего года, в самый разгар танковых сражений за правобережную Украину, за Киевщину и Житомирщину, отряд был окружен в каких-нибудь полутораста километрах от фронта. Операцию проводили части абверовской дивизии «Бранденбург-800» при содействии недавно вышедшего из боев и едва успевшего принять пополнение пехотного полка. Гологорский отряд был уничтожен весь. Уцелели только пятеро разведчиков, да и то лишь потому, что еще до окружения ушли с заданием в Золочев. Потом они влились в отряд Крайнего, с которым гологорцы поддерживали постоянную связь и даже провели несколько совместных операций.

Масюра был одним из разведчиков. Работал он обычно в немецкой форме. При этом дело не ограничивалось переодеванием. В немецкой форме он преображался весь, он перестраивался психологически, и даже взгляд его становился иным. Если к этому добавить смелость и находчивость, легко понять, почему им заинтересовались в самой Москве.

– Это те четверо, что вышли с ним на Крайнего? – переспросил генерал.

– С тех пор прошло почти восемь месяцев, – сказал Малахов. – Их осталось трое.

– Черт возьми, а у тебя здорово варит котелок! – воскликнул генерал. – Не обижайся, Алексей Иннокентьич. Может быть, это грубовато… Но ты молодчина! Не обижаешься за котелок?

– Ничего.

– Нет, право же, перетряхнуть эту группу – прекрасная мысль! Я понимаю немцев. Запусти одного человека – не миновать ему нескольких проверок. А группу проверить сложней. Это целая морока, работа для большого спецотдела! Кто этим будет заниматься? Вот и ограничиваются проверкой делом. И что же в результате? – Генерал загнул мизинец. – Сначала погорели на этом гологорцы, а наш герой тем временем отсиделся в Золочеве, чтобы, упаси бог, под свою же пулю не угодить. Затем подставил под удар Крайнего, – генерал загнул безымянный палец, – правда, этих бригада имени Довбуша выручила. А где был в это время наш Масюра?

– Во Львове, – сказал Малахов, разглядывая фотографию в личном деле.

– Правильно. А те четверо?

– Ну это самый простой вопрос. И ответ на него мне должны сообщить уже сегодня.

– Бригаду имени Довбуша он не успел подставить под удар?

– Не успел. Если только кого-нибудь он вообще подставлял под удар, – сказал Малахов.

– Опять ты за свое, Алексей Иннокентьич. – Генерал старательно подавлял досаду в голосе. – Удивляюсь я тебе. С одной стороны – такая ясная голова, а с другой – упрямство, прямо детское какое-то… Да ты меня, кажется, и не слушаешь?

– Слушаю, товарищ генерал.

– Далась тебе эта фотография!

– Других нет, конечно?

– Ну там еще фас и профиль. А больше нет.

– Жаль. Попадаться ему на глаза раньше времени мне нельзя никак. А я б его понаблюдал!.. Человек он очень непростой. – Малахов чуть отодвинул скоросшиватель, глянул на фото как бы искоса. – Хотел бы я знать, о чем думает перед тем как уснуть или проснувшись посреди ночи.

– Да ты романтик, я вижу.

– Не знаю. Давно не думал об этом. Может быть, вы и правы. Если уцелел, значит, все еще романтик… Но это делу не помеха, не так ли?

– Надеюсь.

– И суть не в том – романтик или реалист. Просто я хочу выиграть эту партию. Я должен ее выиграть. А для этого должен думать и думать. Чтобы понять его. Этого Масюру.

Малахов вдруг резко захлопнул скоросшиватель и живо взглянул на генерала.

– Товарищ генерал, есть одна любопытная идея. Правда, предупреждаю сразу: для выполнения трудная исключительно.

– Ты покороче, Алексей Иннокентьич, без психологической обработки.

– Мне нужно сделать тайно несколько фотографий Масюры. Это возможно?

– Конечно.

– А что, товарищ генерал, если я попрошу эти трое суток снабжать меня фотограммой, эдаким специфическим фотодневником Масюры? О съемках он не должен даже подозревать – иначе все теряет смысл. И чтобы каждый из снимков имел точное обозначение времени.

Генерал даже крякнул.

– Знаешь, Алексей Иннокентьич, есть у поляков такая поговорка: что занадто, то не здрово[1].

– Слабо, значит?

– Не подначивай, – остановил генерал. – Тут самолюбиям голоса нет. Дело серьезное. Скажи: тебе это очень нужно?

– Посудите сами: по этим фотографиям я у него могу выиграть еще до начала нашей встречи… Но если опасность, что ваши ребята его вспугнут, так велика, то лучше уж совсем не надо.

– Нет-нет, – сказал генерал. Он тяжело хлопнул правой ладонью по столу. – Сделаем.

3

Малахов надеялся, что еще до ужина с первой частью работы будет покончено: он просмотрит гамбургский материал, наметит ловушки, и затем эти книги, карты, альбомы и кинопленки будут возвращены в специально отведенный для таких занятий кабинет. Масюра получит контрольное задание…

Ровно в восемь в дверь постучали. Алексей Иннокентьевич вспомнил, что заперто, крикнул: «Минуточку», – надел китель, застегнул его на все пуговицы и лишь затем, повозившись с незнакомым замком, отпер дверь и посторонился, пропуская девушку в коротеньком, почти символическом, фартуке поверх формы. Перманент ей не шел, к тому же волосы были безнадежно погублены перекисью.