Баллада о трубе и облаке - [21]

«Долго их нет!» — подумала Темникарица. И опять закрыла глаза, отдаваясь во власть странному шуму.

Она сидела так и в сочельник, окаменевшая и немая, удивительно строгая, и ни сын, ни дочь не смели раскрыть рта. В конце концов тишину нарушила Юстина.

— Долго его нет! — сказала она.

— И наверно, уже долго не будет! — невольно вырвалось у Темникарицы.

— Он куда-нибудь ушел? — спросил Тоне.

— В лес! Ты же знаешь! — сурово ответила она. «Если б ты на него походил, ушел бы вместе с ним», — промелькнуло у нее в голове, и она задумалась над тем, что было лучше для сына: уйти с отцом или остаться с нею. Решение было слишком тяжким, и она отодвинула его.

Тоне сидел на скамье и вырезал зубья для грабель. Тщательность, с какой он занимался этим, вызывала отвращение у Темникара. И смотри-ка, сейчас это было противно и Темникарице. Она оглянулась на дочь: та сидела в запечке и плела на коклюшках. Юстина вздохнула и ответила ей покорным овечьим взглядом. Такой ее взгляд сердил Темникара. И смотри-ка, сейчас он разозлил и Темникарицу. Она оглядела комнату, посмотрела на часы. Ходики заскрипели и медленно пробили восемь раз. Темникарица подняла руку, чтоб поднять гирю, задела маятник, и ходики остановились.

— Может, он вообще ушел? — неожиданно спросила Юстина.

Темникарица вздрогнула и пристально поглядела на нее.

— Куда он уйдет? — отозвался Тоне.

— К партизанам, — ответила Юстина.

Темникарица вздохнула и качнула маятник.

— К партизанам?.. — протянул Тоне.

— Куда ж еще? — сурово отрезала Темникарица. — И потому замолчите!

И они молчали весь вечер и весь рождественский день.

Много раз Темникарице казалось, что муж и в самом деле ушел к партизанам, но она прогоняла эту мысль, ибо сердцем чуяла, что его больше нет в живых. Порой она винила себя: надо было заголосить, броситься следом, когда он скрылся за поворотом. Но неведомая неуемная сила без слов убеждала ее: она не виновата, она вела себя правильно, ибо Темникар твердо решил и должен был идти своим путем. И тогда он неизмеримо вырос в ее глазах. Ей вспомнилось, как при прощании она сказала ему: «Какой-то ты чудной… Словно и не ты», вспомнила, как он ответил: «Почти сорок лет не был я самим собой, а сегодня опять стал!» А какой он был? Такой, каким был на самом деле и какого она не знала.

«Ерней!» — мысленно окликала она его, и что-то оттаивало в ее душе, и ее охватывало незнакомое тепло — так близко к нему она еще никогда не бывала…

Эта близость оставалась и сейчас, когда черная змея тащила его мертвое тело к дому. Женщина не сводила глаз с деревянной ложки, что ожидала Ернея на столе, и внезапно увидела своего мужа так отчетливо, что вышла из запечка и тихонько окликнула:

— Ерней!..

За спиной у нее заскрежетали и начали бить часы. Она вспомнила, что хотела что-то сделать, выставив из комнаты сына и дочь. Подождав, пока отзвучали три удара, она подошла к стене и, протянув худую руку, остановила маятник.

— Дай господь ему вечный покой! — произнесла она в наступившей тишине и медленно перекрестилась.

«А ты ему его не давала!» — отвечал из тишины ее собственный голос.

Она заметалась по комнате, сердце ее готово было разорваться. Безмерная печаль охватила ее, печаль, замурованная в нем вместе с бесконечной любовью. И она вдруг поняла, как отравляла ему жизнь, как отравляла ее себе и детям.

— Ведь я же любила его! — всхлипнула она. — А по-другому не могла! Не могла!..

«Не могла! — согласился голос, в котором звучала тоска. — Не могла, хоть и хотела…»

— Хотела!.. — вздохнула женщина.

Она прислонилась спиной к печи и на миг закрыла глаза. Но только на один миг, потому что внезапно в ней вновь всколыхнулась та самая незнакомая неуемная сила, которая уже прежде убедила ее: Ерней должен был уйти. И странно — неизбежность этого стала сейчас ясна и ей. Любой ценой она должна что-то сделать.

— Нет, не стану я их ждать здесь! — решительно произнесла она. — Первая никогда бы не стала его ждать здесь, если б он возвращался с такого пути. Она пошла бы ему навстречу. Я тоже пойду. И буду с ним! Пора…

Она выпрямилась, убрала прядь седых волос под платок и огладила передник. Потом быстро вышла из комнаты, распахнула дверь в сени и встала на пороге. Идти дальше не было сил. Скрестив руки на груди, она устремила взгляд на поворот, за которым два дня назад скрылся Ерней и из-за которого он сейчас возвращался.

— О Ерней!..

И она опять вспомнила, каким «чудным» он был, уходя из дому. Вспомнила его странные слова, его странный голос и пожатие руки, что показалось самым странным — за всю их жизнь он протянул ей руку лишь один раз: когда уходил на войну. Вспомнила, как она кричала и хотела броситься за ним, но передумала — ведь он пошел к Пеструхе — и решила окликнуть, когда он пойдет из хлева. Вспомнила, как долго стояла на дороге и как напоследок с горечью и раздражением сказала: «Корове больше рассказывает, чем мне!» Вспомнила, как он вышел и быстро зашагал вдоль живой изгороди, ни разу не оглянувшись, и как у нее не было сил позвать его, хотя крик разрывал ей грудь; незнакомая сила сжала ей горло и приказала: «Отпусти его! Отпусти, ему надлежит идти своим путем!» Вспомнила, с какой неохотой подчинилась этому приказу, потому что не привыкла к чужим приказаниям, вспомнила, как уменьшалась его плечистая фигура, как постепенно исчезала за белым склоном и наконец вовсе исчезла; лишь голова в меховой шапке, подобно черному шару, некоторое время катилась по краю белизны, а потом и она вдруг исчезла, словно провалилась в пропасть. Вспомнила свои слова в ту минуту: «Вот он повернул к Скопичнику!» Вспомнила, как больно закололо в груди, словно этот черный шар невидимой нитью был привязан к ее сердцу и теперь, проваливаясь в пропасть, увлекал ее за собой. Вспомнила, как взмахнула руками и ухватилась за косяк, чтоб не упасть. Вспомнила, с какой мукой вернулась в кухню и без единой мысли в голове начала искать Ернееву арнику и его трижды очищенную водку, чтобы приготовить ему горькую настойку, чего никогда до сих пор не делала. Вспомнила, как все горело у нее внутри и как она боялась думать о случившемся, как ей показалось, будто кто-то чужой вошел в дом, как она открыла дверь в сени, но там было пусто, и она вернулась в кухню и снова занялась приготовлением горькой настойки. Вспомнила, как еще дважды выглядывала в сени, а потом замерла у печи, хотя ей все время продолжало чудиться, будто кто-то вошел в дом.