Баллада о трубе и облаке - [11]

«Пришла, как и все остальные. Откуда? У мысли нет паспорта, по которому можно узнать, откуда она явилась».

«О, разумеется! Свой внутренний мир человек не может познать до самой смерти. Медленно раздвигаются границы новых, неведомых стран. А сейчас открылась граница той мрачной страны, где обитают думы о тленности, думы о смерти…»

Он махнул рукой, зажег сигарету и зашагал по комнате.

И снова замер, погрузившись в раздумья.

«А что, если здесь в самом деле что-то есть?.. Странный какой-то этот Чернилогар… А его жена?.. Что она там болтала? Как-то мне не по себе».

Медленно огляделся он по сторонам. Четкие, короткие удары по лезвию косы, почти осязаемые, как кусочки металла, влетали в окно, отражались от стен и стучали в виски.

Он подошел к окну. Крестьянин сидел на земле метрах в трех от входной двери. Его лысая, почти голая голова на длинной, побуревшей от солнца шее вздрагивала при каждом ударе молотка. Петер Майцен раскрыл было рот, чтоб спросить, когда он закончит, но вовремя удержался.

— В конце концов старик подумает, будто я в самом деле спятил! — пробормотал он, махнув рукой, зажег новую сигарету и решительно сел за стол.

Придвинул пишущую машинку, вложил бумагу. Но не успел притронуться к клавишам, как раздались звуки трубы. Они неслись откуда-то издалека. Звук был чуть слышный, но необыкновенно чистый и звонкий.

Пальцы его замерли.

Тишина…

Коса тоже умолкла.

Он вслушивался.

«Может, показалось?.. Когда на душе тревожно, всякое в голову лезет…»

Он поднял руки, но не успел опустить их на клавиши, как снова зазвучала труба. Теперь Петеру Майцену удалось различить мелодию. Это было начало грустной народной песни, но только начало, две первые фразы. Он хорошо знал эту песню, но слов припомнить не мог. И это привело его в ярость. Он ждал, когда снова раздастся голос трубы, однако раздались удары по металлу, да такие сильные, словно Чернилогар хотел заглушить этот голос.

— Кто играет? — спрашивал Петер Майцен. — И что играет?

Он ждал долго, но, убедившись, что труба замолчала, а коса звенит громче, отодвинул машинку и встал.

«Нет! Сам господь не убедит меня в том, что здесь все благополучно… Пойду пройдусь!»

Он решительно махнул рукой, чтоб отогнать голос совести, быстро обулся и вышел из комнаты.

На пороге Петер Майцен остановился. Ему стало не по себе оттого, что надо было пройти мимо крестьянина, — и из-за недавних мыслей, и из-за невыполненного решения остаться в комнате и работать. Он водрузил на нос темные очки и, решив без лишних слов отшить хозяина, если тот снова пристанет, медленно вышел во двор.

Но тот уже учуял его. Необыкновенно быстро он повернул голову и столь же быстро спросил:

— Не идет?

— Что? — хмуро отозвался Петер Майцен.

— Писание!

— Нет! — довольно недружелюбно сказал Петер Майцен — ему почудилось в голосе крестьянина какое-то удовлетворение. — У вас тоже не идет! Целую вечность стучите!

— Целую вечность? — Хозяин удивленно взглянул на него. — Десяти минут не прошло!

— Десяти минут?.. — «Неужели в самом деле прошло только десять минут с тех пор, как он вышел из моей комнаты? Неужели возможно, что всего за десять минут я столько перечувствовал и передумал?»

— Начнешь слушать, как косу отбивают, — сказал крестьянин, — так может показаться, будто целая вечность прошла.

— Да, да… — кивал Петер Майцен. — А кто тут играет?

— Играет? — протянул крестьянин и снова с удивлением посмотрел на него.

— Да. На трубе.

— На трубе?

— Вы не слыхали?

— А вы слышали трубу?

— Разве поблизости нет трубы?

— Трубы? — Крестьянин почесал подбородок и задумался.

— Что ж это такое? — изумился Петер Майцен. — Вы ничего не слышали?

— Что… трубу?

— Трубу… А может, мне в самом деле показалось?.. Такая тишина! Непривычному человеку всякий прислух почудиться может.

— Прислух?

— Да. Так говорят, когда человек слышит звук или голос, хотя на самом деле ничего нет.

— Хм, такое дело… бывает… Особенно в полночь…

— Ну, до свиданья! — Петер Майцен уже испытывал некоторую неловкость, но, сделав три шага, остановился. — А где этот Тихий дол?

— Тихий дол? — переспросил хозяин, впиваясь в него взглядом.

— Да, Тихий дол. Разве вы не сказали, что пойдете косить отаву в Тихий дол?

— Тихий дол?

— Тихий дол! — повторил Петер Майцен и невольно содрогнулся при мысли о том, что и это название лишь плод его фантазии.

— И в самом деле, я говорил.

— Ну вот! Где ж этот Тихий дол?

— А где ж ему быть? Там. — Крестьянин поднял руку, но не показал ни влево, ни вправо. — Чего вам туда ходить… Сыро там. Я ж вам сказал — болото. Грязь… Если охота погулять, сверните в конце аллеи направо, на мощеную дорогу. Красивые там места. Дорога все время идет по тени, краем леса. И к корчме вас приведет.

— Ладно! Ладно! — поспешно согласился Петер Майцен и еще поспешнее отвернулся, заметив в дверях хозяйку.

— Эй! — Ее голос так толкнул его в спину, что он чуть не споткнулся на ровном месте, но тем не менее поспешил вперед.

— Эй! — последовал второй толчок.

— В чем дело? — Он оглянулся. «Теперь не отвяжешься!»

— И не сердитесь, сударь! — произнесла женщина. — И он мне рассказал, — она кивнула в сторону мужа, — что вы знали человека, который в одиночку схватился с пятью белогвардейцами.