Баллада о сломанном носе - [12]

— Садитесь. Я схожу в магазин, — говорит она.

— Но у тебя же нет… — вспоминаю я… и резко затыкаюсь.

— Все в порядке, — отвечает она. — Налей сока, что ли, Барт.

Я киваю, хотя весь сок был выпит еще вчера. Пока мама рядом, мы с Адой молчим. Я пытаюсь улыбаться, но, кажется, у меня не очень получается.

— Твоя мама…

— Знаю, — перебиваю я.

Какое бы слово Ада ни собиралась произнести, я не хочу этого слышать. Толстенная, жирная, жиртрест, больна ожирением, с огромной задницей — все существующие на этот случай выражения обидны. А другие — вроде «слегка полная» или «с небольшим избыточным весом» — не годятся, потому что мама куда больше того, что ими обозначают.

— Она… приятная, — заканчивает Ада.

— Ну да. Правда… Как ты меня нашла?

— Мне дали адрес в школе.

— Не надо бы тебе приходить, — невольно слетает у меня с языка.

— Знаешь, мне ужасно неловко от того, что случилось. А все потому, что Лисе видела, как ты отдал мне конверт, и страшно захотела узнать, что в нем. Я хотела, чтобы вышло как лучше… Ты не представляешь — учитель пришел в совершенный восторг. Никогда его таким не видела… И хотя ты просил никому не ставить диск, мне показалось, ты хочешь, чтобы на самом деле я поступила ровно наоборот. Иначе зачем бы ты мне его дал?!

Почему Ада спрашивает о том, чего нельзя объяснить?

— Не знаю.

— В любом случае я хочу сказать… прости меня…

— Да ладно, все нормально. Точнее, нет. Но хорошо, что ты решила извиниться.

— Почему ты не хочешь, чтобы тебя послушали?

Я глубоко вздыхаю:

— Понимаешь, я не могу петь перед посторонними. Даже для тебя… Могу, только запершись в туалете. Вот мне и пришлось сделать запись, чтобы ты могла услышать.

— Потому что ты очень волнуешься? Ну, что-то вроде страха сцены, что ли?

— Да… или… не знаю… Все так сложно… Хочешь сока?

— Давай.

От растерянности я позабыл, что сока-то нет.

— Кстати, у нас очень вкусная вода.

— Вода тоже сойдет.

Чистых стаканов не имеется, и приходится вымыть один, чтобы налить в него воду из-под крана.

— Вот, — говорю я и протягиваю стакан Аде. — Прости за такой беспорядок.

— Ничего страшного, — отвечает она, отпивая. — А ты не будешь?

Мытье еще одного стакана чревато мыслью о том, какая редкость у нас чистая посуда, так что я отрицательно качаю головой. Не то чтобы мы вообще не моем тарелок — просто не каждый день.

— Очень вкусная вода…

Я судорожно ищу слова, чтобы сгладить ситуацию, — но, может, их вовсе не существует в природе?

— Ты здесь давно живешь?

От такого вопроса легче мне не становится. Будто Ада спрашивает, всегда ли так было или это случилось с нами внезапно.

— Надеемся скоро переехать.

Я не вру. Я же не сказал «скоро переедем», я сказал «надеемся». Я надеюсь. Каждый день… Когда просыпаюсь от шума по ночам, надеюсь особенно отчаянно. Когда у меня появляется кто-то вроде приятеля в школе, от надежды сводит живот. Но иногда мне кажется, что мама надеется еще сильней.

— Здорово будет. Переехать, я имею в виду, — говорит Ада. — Хотя и здесь неплохо. По крайней мере не так ужасно, как в подъезде.

— Спасибо.

Каким может быть комплимент в такой ситуации? Ваша квартира не так загажена, как подъезд, — чистая правда.

— Диск у меня с собой, — сообщает Ада и достает его из внутреннего кармана куртки.

Я кладу диск на стол, словно не хочу пачкать руками.

Ада в нашу квартиру не вписывается — она ей не соответствует. Я соответствую. А Ада нет. Надеюсь, она, наконец, допьет свою воду и уйдет. Но перед тем, как это случится, я спрашиваю:

— Ты не расскажешь в школе?

— О чем?

— О… об этом месте.

— Как ты живешь? Конечно, нет. Я даже не скажу, что была у тебя. Зачем?..

В самом деле — зачем? Это все равно что признаться в общении с обитателями трущоб. И все же мне хочется напомнить Аде, что ей не очень-то удается хранить чужие тайны…

— Что ты решил с выступлением? — спрашивает Ада, прервав мои мысли.

— Как ты думаешь, фонограмма прокатит?

— Вряд ли. Народ просечет, что что-то не так…

— Может, переехать в Южную Америку?

Ада усмехается — и тут замечает нечто посреди комнаты, во что впивается взглядом.

— Это..?

Я пытаюсь понять, на что она уставилась.

— Так ты правду сказал? — говорит она. — Ты занимаешься боксом?..

— Да. Но в основном колотят меня — сам я еще не научился драться.

Она опять смеется. Потом осматривается, будто может обнаружить еще что-нибудь любопытное. Ада могла бы сказать, что у нас слишком много вещей для такого крошечного пространства. Или спросить, не валятся ли в кучу стопки бумаг и журналов. Или спросить, знаю ли я, что лежит в самом низу. Не знаю, как можно обсуждать такую квартиру. И я очень рад, что больше вопросов она не задает.

— Мне, наверное, пора, — говорит Ада.

При этом она не встает. Будто чего-то ждет. Я оглядываю квартиру и думаю, каково видеть весь этот хаос впервые. Я-то так к нему привык, что для меня он как бы и не существует.

— Мохаммеда Али на самом деле звали Кассиус Клей, но он сменил имя, когда принял ислам.

— Это какой-то твой знакомый?

— Нет, это знаменитый боксер. Из Штатов. Он был очень давно.

— А-а. Расскажи о нем что-нибудь еще.

И я рассказываю еще, хотя абсолютно уверен, что Аду бокс вряд ли интересует. Оказывается, я знаю довольно много о Мохаммеде Али, потому что истории о нем в моем исполнении не иссякают. О том, что его называли «величайшим» и что он проводил легендарные титульные бои в тяжелом весе с Джо Фрейзером и Джорджем Форманом. Али мог стихами рассказывать о своих соперниках, и я даже помню отдельные строчки из этих виршей. Кажется, ей интересно, даже когда я рассказываю о тактике, которую Али называл «rope-a-dope», и о том, что он отказался воевать во Вьетнаме — стране, которую мы проходили в школе.