Баллада о Максе и Амели - [67]

– Из-за этого чудовища у нас с тобой никогда не будет детей!.. – рявкнула я.

Из глаз Макса закапала соленая вода. От него запахло стыдом, и хотя я тут же прониклась к нему состраданием и даже возненавидела саму себя за то, что причинила ему такую боль, я не смогла сдержаться и добавила:

– Если ты любишь эту Лилли, значит, ты любишь чудовище!

– Замолчи! – рявкнул Макс. Рявкнул громко и очень сердито.

Я в ответ сказала:

– Замолчу, когда захочу это сделать!

– Ты защищала еще большее чудовище!

– Что?

– Ты не захотела, чтобы я убил Йедду!

– Но я ее, однако, не люблю.

– Ты называла ее сестрой.

– А она и была сестрой для меня – а точнее, для нас – в одной из наших прошлых жизней.

– Она заслуживала того, чтобы умереть.

– Так она и умерла.

– Она убила Синее Перышко.

– Это мне известно!

– Но ты повыла немножко – и больше уже ни разу не сожалела по поводу смерти нашей подруги! – презрительно прорычал он.

Теперь стыдно стало уже мне. Я ведь и в самом деле по этому поводу не сожалела. Я тут же попыталась убедить саму себя, что я уже больше не сожалела о смерти Синего Перышка по той простой причине, что нам приходилось спасаться от пожара. Однако мы вот уже несколько дней были в пути, и нам не угрожали никакие опасности. Нам приходилось сталкиваться всего лишь с мелкими неприятностями вроде плохой погоды и сильно пересеченной местности. Мне пришлось признать, что из-за своего сильного гнева на Макса я ни разу не вспомнила о своей подруге. Не вспоминала, как она взвинчивала меня своими дерзкими словами! И как она отдыхала, сидя у меня на спине! Я вдруг почувствовала прикосновение ее коготков – как чувствовала иногда свой глаз в пустой глазнице и нерожденных детенышей из своей прошлой жизни у себя в животе. Из-за охватившего меня сильного стыда я пролаяла Максу:

– А ты тоже по поводу ее смерти не сожалел!

– Ничего подобного. Сожалел каждый день. Но только я держал этот внутри себя, – печально ответил он.

– Лжец, – пробурчала я.

– Я тебе когда-нибудь лгал?

– Ты так и не рассказал мне всей правды о том, почему ты оказался так далеко от своего дома, – попыталась я ему возразить.

– Но я лгал тебе или нет? – спросил он. – Я лгал тебе, как ты лгала мне, когда говорила, что знаешь дорогу ко мне домой?

– Нет, – признала я, и меня охватил еще больший стыд.

– Извини, – сказал Макс, который, конечно же, почувствовал запах моего стыда. Он вдруг остановился на расстоянии всего лишь в несколько собачьих туловищ от вершины холма. – Я не хотел тебя ни в чем обвинять.

То, что он не стал дальше мусолить эту тему, заставило смягчиться и меня.

– А я не хотела тебя обижать, – прошептала я.

– Пустяки.

– Нет, не пустяки, я не хотела говорить тебе ничего обидного…

– А я – тебе, – сказал он. – Ты дрожишь.

– Мне холодно, – пожаловалась я.

Мне очень хотелось об него погреться.

– Давай устроимся на ночлег вон там.

Он показал мордой на две как бы прислонившиеся друг к другу своей верхней частью каменные глыбы, между которыми было пространство вроде маленькой пещеры. В такой пещере мы будем защищены и от дождя, и от ветра. Пространство между глыбами было не очень большим по высоте, поэтому Максу, чтобы войти в него вслед за мной, пришлось пригнуть голову. Внутри было уютно. Землю покрывал мох, и она была немного влажной, но ветер здесь не дул в уши, и я почувствовала себя защищенной. Я легла на землю. Макс тоже лег, причем ближе ко мне, чем в предыдущие ночи, однако не так близко, как когда-то возле моря и в лесу перед пожаром.

– Может, споем песню о Синем Перышке? – спросил он.

– Песню? Какую песню?

– Какую-нибудь, которую сами выдумаем.

– Мы?

– А кто еще мог бы это сделать?

– Но зачем?

– Чтобы почтить ее память.

– Чтобы почтить ее память… – повторила я и поняла, что мы тем самым можем попрощаться с нашей подругой так, как следует. И поэтому я начала петь…

Синее Перышко, Синее Перышко…

…но тут же запнулась, потому что стала подыскивать подходящие слова и мотивы для этой песни. Макс нашел их быстрее меня.

Не такая птица, как все остальные.

Маленькая. Красная. И дерзкая.

Стала помогать двум собакам.

Такого не делала еще ни одна птица.

Сейчас летит ее душа на ветру.

– Этого мы не знаем, – перебила я его.

– Просто такая у нас песня, – возразил он. – Мы можем петь о том, что дает нам наша надежда.

Это было не просто умно – это было мудро. Поэтому я запела о том, чем наполняла меня моя надежда:

Душа Синего Перышка парит,

Освещенная солнцем,

Среди самых-самых

Счастливых душ.

– Подожди-ка, – перебил меня Макс, – а разве ты не говорила, что души умерших находятся в промежуточном мире в полном одиночестве?

– Но мы же можем петь и о том, чего мы желаем Синему Перышку.

– О скоплении душ, среди которых она чувствует себя уютно?

– Среди которых она чувствует себя любимой, – ответила я и снова запела:

Это были души птиц из ее стаи.

Синее Перышко боялась их,

Очень-очень сильно боялась.

Однако они простили ее

И окружили ее любовью.

Макс пропел:

Синее Перышко уже больше не была одна.

Она уже никогда больше не будет одна.

И затем мы пропели вместе:

Синее Перышко уже больше не была одна.

Она уже никогда больше не будет одна.

В своей песне мы с Максом подарили Синему Перышку покой, которого она заслуживала, и сделали ее при этом такой счастливой, какой она никогда не была после того, как стая ее изгнала.