Баллада о Максе и Амели - [56]

– Отец будет защищать своего детеныша, – тихо сказала я.

– Мой отец этого не делал, когда меня у него забирали, чтобы отдать людям, – прошептал Макс.

– А я своего отца вообще никогда не видела, – сказала я.

– Никогда?

В голосе Макса опять чувствовалось сострадание, и хотя я уже не смотрела на него, как на слабака, когда он проявлял в моем присутствии свои чувства, сейчас было некогда разговаривать о тоске, сопровождавшей меня всю мою жизнь. Сейчас нужно было охотиться.

– Ты бежишь к ним и лаешь, – прошептала я.

– А ты?

– Я подбегу к тому животному, что побольше, сзади и искусаю ему ноги возле копыт. Тогда оно не сможет от нас убежать.

Я промолчала о том, что при таком раскладе Максу не будет угрожать никакая опасность.

– А детеныш?

В голосе Макса чувствовалась обеспокоенность. Он, выходит, вдруг проникся состраданием к животным совсем другого вида, чем он. Это меня не удивило. Что меня удивило – так это то, что его сострадание оказалось заразным, как какая-нибудь скверная болезнь: это был детеныш, и я собиралась отнять у него его отца, потому что мне хотелось есть. Я, возможно, затем задрала бы и самого этого детеныша, если бы снова проголодалась, а ему не хватило бы ума дать отсюда деру, и подальше. Мой инстинкт говорил мне, что это правильно, когда я убиваю, чтобы как-то выживать самой. Инстинкт – это ведь то, что составляет нашу собачью сущность! Однако сейчас – благодаря Максу – мой инстинкт вступил в противоречие с… Нет, не с моим здравым смыслом, ибо тот тоже знает, что я, чтобы выжить, должна чем-то питаться. Нет, мой инстинкт вступил в противоречие с моими чувствами.

Я встряхнулась, злясь на то, что Макс разбудил во мне такие переживания. В следующий миг я рассердилась еще больше, потому что мое встряхивание вспугнуло косуль. Они вздрогнули, издали странные отрывистые звуки и побежали – а точнее, запрыгали – прочь. Я с лаем бросилась вслед за ними. Макс последовал за мной. Перебежав поляну, мы оказались в перелеске, и там Макс меня обогнал. Детеныш косули слегка отстал от своего отца, который на своих длинных ногах мог совершать прыжки побольше, и Макс побежал вслед за детенышем. Отец резко остановился, обернулся и побежал назад, чтобы встать между нами и своим отпрыском. До нас донесся запах страха косуль. Для них самих их страх пах, конечно же, ужасно, а для нас – приятно. Макс от радости громко залаял. Затем он бросился на отца. Тот наклонил голову, чтобы боднуть Макса рогами.

Макс на бегу резко рванулся в сторону, оббежал вокруг самца, который не смог повернуться так же быстро, и укусил его за заднюю ногу – то есть сделал то, что вообще-то намеревалась сделать я. Несчастный даже взвыл от боли. Его детеныш, остановившись, теперь стоял на дрожащих ногах – так, будто не хотел даже сойти с места, и печально блеял. Самец рухнул наземь.

Едва он упал, как Макс запрыгнул на его туловище сверху и торжествующе залаял, видимо, чтобы продемонстрировать самому себе, какой он сильный. Поверженный подставил Максу свою шею.

Макс же продолжал лаять. Он лаял, и лаял, и лаял…

Когда Макс наконец-то впился зубами в шею самца косули, его детеныш все-таки бросился наутек. Я обрадовалась, уже предвкушая, как буду лакомиться вкусным мясом…

Макс стал дергать шею косули влево-вправо. Ноги у его жертвы сильно затряслись, и самец даже попытался встать.

Это ему не удалось. Чем отчаяннее он пытался встать на ноги, тем крепче удерживал его зубами Макс. И тогда он перестал сопротивляться. Ему удалось добиться того, ради чего он вступил в безнадежную схватку: его детеныша уже не было ни видно, ни слышно, и мы уже даже не чувствовали запаха его страха, хотя запах этот наверняка стал еще сильнее после того, как он собственными глазами увидел, как быстро может прерваться жизнь.

Я уставилась на Макса. До сего момента пищу для нас добывала исключительно я, но сейчас он проявил себя как более сильный из нас двоих. Я всегда убивала лишь зайцев, мышей и птиц, а вот ему удалось завалить крупное животное и при этом не получить никаких ран. Поскольку самец косули больше не дышал, я подошла к нему.

Мы наелись досыта и затем прилегли, чтобы немного отдохнуть. Некоторое время спустя я спросила:

– Что с тобой произошло?

– Что ты имеешь в виду?

– Раньше ты не решался убить даже мышь.

– Не только мышь, но даже улитку, – сказал он.

– Даже улитку, – повторила я его слова.

– Я вообще-то сейчас впервые кого-то убил.

Макс посмотрел на мертвое тело самца косули. Ему, видимо, пришло в голову, что он теперь стал совсем другим псом – псом, который может убивать снова и снова. Даже если это означает, что он отнимает отца у детеныша, и даже если он убивает самого этого детеныша.

– Как случилось, что ты на такое осмелился? – поинтересовалась я.

– Это потому, что я увидел ее.

– Ее?

– Ту женщину.

– Я не понимаю.

– Если она нас найдет…

– Она нас не найдет.

– Но если вдруг все-таки найдет… И если я хочу нас от нее защитить…

– …то ты должен научиться убивать, да?

– Да, должен, – сказал Макс и вздохнул.

Поскольку я молчала, он добавил:

– Если я не могу тебя защитить, значит, я тебя недостоин.

Вид у Макса на какое-то время стал печальным, и от него повеяло каким-то другим запахом. Этот запах немного напоминал запах стыда, но был более едким, хотя и не настолько, как запах ненависти к самому себе. Это, пожалуй, был запах не ненависти, а презрения к самому себе. Пробравшись в мои ноздри, он едва не обжег их. Максу явно не нравилось то, во что он превратился.