Баллада о краденой памяти - [18]

Эн Ди слегка улыбнулся:

— С твоего позволения я посижу здесь. Пришли мне чашечку ротандийского и парочку пунтейских пирожков с орехами.

Мартышка на мгновение вышла из нирваны:

— Мне— это, любимое лакомство госпожи адмиральши, ну как же его, трудное такое слово!

— Эскимо-пай, — подсказал Эн Ди. Мартышка согласно кивнула и снова ушла в себя, прижавшись к нему щекой.

С легким шорохом в районе кресла возник и завис в воздухе небольшой черного лака поднос, украшенный миниатюрой, аллегорически изображающей двенадцать сторон света. На нём дымилось кофе с погибшей в незапамятные времена планеты Ротанда и пирожки с еще не народившейся планеты Пунтейя. В специальном серебряном контейнере— морозильнике, из-под крышки которого вился дымок углекислоты, расположились несколько порций любимого лакомства многих здешних обитателей: эскимо с орехами и фруктами, политое шоколадом. Мартышка оторвалась от халата своего повелителя, запустила руку в контейнер, вытащила эскимо и прихватив заодно хрупкую, просвечивающую кофейную чашечку, приступила к завтраку.

3. Привратник.

К вечеру в сражении вновь наступило затишье. Никто не считал, сколько атак кочевников отбросили воины князя, перед вновь забаррикадированными воротами громоздились тела в косматых шкурах, и их тоже никто не считал. Причитали женщины над теми дружинниками, которые имели матерей жен, сестер или возлюбленных.

Тела погибших воинов князя лежали чуть поодаль, у основания крепостной стены. Их неровная линия протянулась на несколько десятков метров. Тем же, кто уцелел в битве, пока что было не до павших товарищей. Почти обессиленные, многие с кровоточащими, наспех наложенными повязками, они обступили принесших небогатый солдатский блокадный харч женщин. Молодой князь, присев на какой-то обломок, ничем не отличался от своих ратников. С перевязанной тряпицей левой рукой, он жадно ел из котелка, принесенного сестрами. Они смотрели на него с гордостью и немного с испугом. Уж слишком непохож был этот суровый воин, пахнущий потом, гарью и смертью, на того брата Халрика, который всегда разделял их игры в садике малого двора. Увидев дно котелка, князь со вздохом отдал его сестрам и поднялся на ноги:

— Пора в Башню. Если что — будьте наготове с доспехами. Или нет, я не буду их снимать. Лучше отдохните, вы непривычно много работаете.

В башне по-прежнему полумрак да капанье воды, да тишина встретили князя, в одиночестве шедшего по уже знакомому пути. Меч бил по ноге, потрескивал и коптил факел, бросая мечущиеся тени на осклизлые мрачные стены. Колдун ждал его у границы, обозначенной древними письменами. Сейчас он выглядел бодрее. Монах — воин сидел на корточках с наружной стороны барьера заклинаний, положив руку на пыльный непонятного цвета бесформенный мешок с то ли книгами, то ли чем-то похожим.

— Приветствую тебя в моей скромной обители снова, — слегка поклонился кысоподобный человечек:

— Удачен ли был день?

— Весьма, — кивнул князь, — Теперь можно приступать к делу. Отдай ему мешок. Пусть начинает свои заклинания.

— Повинуюсь, — прошелестел монах:

— Если Ваша Светлость утомилась, то у стены стоит кресло и жаровня с углями.

Князь скосил глаза. Кресло, доставленное из замка, вместе с жаровней также для пущей безопасности окружали священные тексты и магические знаки. Осторожно перешагнув через охранный круг, Халрик сел и вытянул ноги к жару углей. Усталые мышцы блаженно расслабились, когда их встретило мягкое прикосновение теплой мягкой ткани. Монах приблизился с пушистым пледом:

— Если Вашей Светлости угодно... — и увидев кивок, укутал ноги князя. Тем временем колдун разбирал вещи, бережно извлекая их из своего мешка. Оттуда появлялись странные и в большинстве— непонятные предметы: плоские, круглые, продолговатые, все одинаково грязные настолько, что поначалу и цвет их казался одинаково серым.

Колдун наконец извлек порядочных размеров книгу в богатом, позеленевшем от времени тусклом, тяжелом переплете. Бережно отерев с переплета пыль, колдун открыл тяжелую крышку, осторожно полистал толстые, тесно исписанные странной блестящие иссиня-белые страницы, положил открытой на каком-то рисунке на мешок, устроился возле и задумался, быстро пробегая строчки непонятных значков.

Князь молча ждал, монах застыл и в своем черном балахоне с надвинутым на самые глаза капюшоном касался в полутьме забытой кем-то тенью.

Тишина, время от времени нарушаемая похмыкиваньем колдуна, затянулась надолго.

Внезапно он резко откинулся от книги и стал рыться в кучке непонятных предметов, время от времени откладывая какой-нибудь в сторону. Затем не спеша тщательно протер отложенные вещи, и из-под пыли замерцали скрытым огнем разноцветные полупрозрачные кристаллы, что-то похожее на каменные плитки, разукрашенные затейливой геометрической вязью узоров с нанесенными знаками. Затем потребовал мел, расчертил вокруг себя с помощью куска веревки сложный геометрический узор, напоминающий соцветие священного растения кррорум, разложил в пересечении линий мерцающие кристаллы и плитки, и сев после всего этого в центре фигуры пристроил на коленях самую большую из них, красно-коричневую, с самым замысловатым узором, как бы покрытую квадратным серебряным орнаментом, на взгляд невероятно легкую, коснулся магических знаков в лунках. Он ничего не пел, не говорил, только иссохшие от голода и старости кисти пальцев неистово плясали над каменной доской в каком— то диком ритме, и колдовство не заставило себя ждать: под мечущимися пальцами тускло затлели колдовские знаки. Увидев это, монах чуть слышно забормотал молитву.