Балканская звезда графа Игнатьева - [7]

— Ну ты и здоров, парень, — искренне восхитился Никита, — откуда только такой выискался?

— Наш закон — тайга, — ответил бородач, — из Сибири мы, паря. На домашнем молоке и сале вырос.

— А фамилия-то хохлацкая?

— Может, и хохлацкая, — добродушно согласился Меленчук, — да только я природный сибиряк.

— Зато и вырос с бугая ростом, — не без зависти сказал Ефремов.

— Это верно, здоров, силы на троих хватит, — улыбнулся Карп. — Ну, пойду я, что ли? Своих догонять надо.

— Иди, — подтвердил Никита. — Мы тут сами управимся. За подмогу спасибо. С тобой, Меленчук, чую, мы ещё скрутим славную цигарку так, шо в мирное время не крутили. Передавай всем мужикам из восьмой привет и мой поклон.

Через час упряжка снова застряла на крутом склоне. Тут уже работали в две смены: одни отдыхали, другие работали. Всё от сапог до башлыка представляло одно сплошное грязное пятно, на фоне которого лихорадочно блестели солдатские глаза под серой коркой грязи и снега. Помимо пушек лейб-гвардейцы ещё тащили на себе снаряды, ружья, манерки с патронами и задки для зарядных ящиков. Провизию оставили в долине. Так вот и шли. Хорошо ещё, турки из-за непогоды попрятались в свои крысиные норы, не шкодили. На половине подъёма пришлось заночевать. Для штабных офицеров подыскали хорошее место — не продуваемое на ветру, под холмом, за правым флагом полка, где и была разбита их палатка. Солдаты же остались ночевать прямо на дороге.

На биваке ротный подозвал Никиту: «Унтер Ефремов, ко мне!» А Никита только было хотел попить горячего чаю. Ребята костёр запалили, водичка вскипела, чтобы побаловать замёрзшие солдатские души. Что делать: служба есть служба. Вздохнул Никита, встал, оправил шинель и поплёлся вслед за ротным. Остановились они возле белой обер-офицерской палатки. Ротный приподнял парусиновый полог у колышка и знаком приказал Никите войти внутрь. Там среди клубов едкого дыма он разглядел своего генерала: с румяными щеками и слезящимися от гари глазами в окружении трёх офицеров. Никита, даром что деревенский, службу знал исправно, с порога зычно оттарабанил:

— Ваше высокоблагородие, унтер-офицер пятой роты гвардейского Кексгольмского полка Никита Ефремов по вашему приказанию прибыл!

— Поди сюда.

— Слушаюсь, ваш-ство!

— Да не горлань ты как оглашённый. Ну-ка, братец, расскажи мне про себя. Ты грамотный?

— Точно так-с.

— И писать умеешь?

— А как же, — с некоторой обидой в голосе отреагировал унтер.

— Как твоя фамилия?

— Ефремов, ваше-ство! Из казаков мы, стародубские.

— Вижу, что удалой. Скоро георгиевским кавалером будешь. От верной смерти меня, господа, этот молодец избавил, — обратился генерал к офицерам, — а водку тебе сегодня давали?

Никита, не зная, что ответить на этот скользкий вопрос, с большим сомнением покосился на своего ротного — тот деликатно промолчал:

— Никак нет, ваш-ство!

— А коли я тебе разрешу как старший здесь по чину?

Снял тогда Никита шапку и ответил: «Не откажусь от такой чести, вашблагородие». Подали ему чарку. Никита, перекрестившись, хрипло сказал своё любимое присловье: «Нам на здоровье, врагам на погибель», — и очень легко ловким взмахом руки опрокинул в рот водку.

«Ну и крепка. Но до чего хорошо!» — выпив, он утёр губы рукавом рубахи, но закусывать не стал. Только когда выпили по второй, Никита осторожно взял с полевого стола сухарь, разгрыз его и с таким наслаждением крякнул, что Игнатьев заулыбался. И пошли тут вопросы о семье, о родине, о житье-бытье.

Надо сказать, что Никита совсем растерялся от такого обхождения, ибо никто ещё из господ никогда в жизни не предлагал ему что-либо обсудить. И растерялся Никита даже не от самого генеральского предложения, показавшегося ему диковинным, а от сознания того, что он не знает, о чём, собственно, говорить. Генерал же, увидав, что Никита заробел, снова протягивает ему чарку: «Пей, солдатик!»

После третьей чарки Никиту совсем отпустило, и страхи куда-то пропали. От самодельной буржуйки, где потрескивали дрова, тянуло домашним теплом. То ли водка генеральская на него так подействовала, то ли тепло от печки, но разговорился Никита, как на исповеди, рассказав за полчаса усатому барину всю нехитрую правду о себе.

СКАЗ О ЖИЗНИ НИКИТЫ

Никита был родом из старинного малороссийского городка Мглина на северной Черниговщине[2].

Если взглянуть на городок сверху, то Мглин напоминал лоскутное цыганское одеяло: дома его жителей были беспорядочно раскиданы на высоких пересечённых оврагами берегах мутной речки Судынки.

Через город шла почтовая дорога, что вела из Петербурга через Смоленск и Чернигов прямиком в Киев. По всему протяжению речки жители понаделали запруды, так называемые копанки, в которых вымачивали пеньку. Ей же в основном и торговали, а ещё конопляным маслом и рогатым скотом. Пенька и масло отправлялись к рижскому порту, а скот сбывали в обеих столицах. Так и жили мглиняне.

Жил так Никита и его семья. Огород, угодья. Лошади, одна корова — вот и всё имущество. Прадед его был казак, дед — казак, отец — сын казачий. Словом, был Никита из казацкого рода, которому, как известно, нет переводу. Предки Никиты лихо дрались с ляхами, крымскими татарами и шведами, а причисленный к Стародубскому полку Мглин сделался сотенным местечком.