Балерина из Санкт-Петербурга - [27]
День ото дня я все с большим усердием отдавалась своей главной роли, передавая ученикам принципы, унаследованные от Мариуса Петипа. К началу 1914 года число моих учеников возросло до 15. Я была благодарна Франции за то, что она приняла меня и позволила самоутвердиться, точно так же, как когда-то Россия позволила самоутвердиться великому марсельцу. Впрочем, если моя карьера педагога развивалась ровно и без эксцессов, то жизнь «Русских сезонов» искрилась и бурлила.
Вследствие неведомо какой сентиментальной размолвки Дягилев расстался с Нижинским, который, по слухам, был на грани потери рассудка, и заменил его исключительным танцовщиком Леонидом Мясиным. В то время, как Нижинский основывал собственную труппу в Лондоне, Фокин усердствовал в Париже, выпекая, как горячие пирожки, самые экстравагантные балеты в самых головоломных декорациях[23]. По-видимому, он ставил целью пробуждение людей, сызнова и снова шокируя их, пытался заинтересовать всеми теми эксцентричностями, которые приходили ему в голову. Его спектакли шли в аллюре вакханалий. Ничто не запрещалось, лишь бы ублажить публику невиданной сенсацией. Чтобы усмирить мое беспокойство перед лицом этой пылкости, в которой я не могла не обнаружить красоты, не одобрив излишества, я говорила себе, что в своей заботе о расширении границ искусства Дягилев и Фокин стремились не вывести Петипа из моды, а раздвинуть сферы хореографических исканий. Теперь я уже считала их не отъявленными разрушителями, а ревностными продолжателями и рассказывала о них своему маленькому классу, уже не осуждая без всякой меры. Уверенность, что все мы – каждый на свой манер – трудимся ради того, чтобы танец повсеместно сиял во всем блеске, помогала мне переносить дурные вести, которые я вычитывала, почти что преодолевая себя, из столбцов газет.
В России – такой далекой от меня! – кровавые революционные события сотрясали монотонность бытия. Убийство Столыпина в театре на глазах у Государя, демоническое влияние на императорскую семью «человека Божия» по имени Григорий Распутин, оскорбительные нападки на правительство некоторых депутатов левого крыла Думы – все это порождало в моей голове смешение смуты и стыда, о чем я старалась забыть, давая уроки моим ученикам в студии на авеню Гурго. Тем не менее визита в Россию 6 июля 1914 года президента Французской Республики Раймона Пуанкаре и братского приема, которого он удостоился у Hиколая II, оказалось достаточно, чтобы развеять мои последние опасения. Борис Хлебников, который в этот же вечер танцевал в спектакле Фокина «Золотой петушок» на музыку Римского-Корсакова, сказал мне по возвращении из театра:
– Публика словно сошла с ума! Люди ревели: «Vive la Russia!», «Vive la France!», «Vive Nicolas II!». Право, с сегодняшнего дня Франция и Россия стали единым целым!
Но вскоре после этого Австро-Венгрия объявила войну Сербии, и путем игры альянсов Германия, Франция, Англия и Россия оказались неумолимо втянутыми в конфликт. Читая колонки грозных новостей, я умоляла Бориса не придавать им значения. Мне хотелось, чтобы он поверил, как верила я, что речь идет о маневре Вильгельма II с целью запугивания и что завтра же находчивые дипломаты укажут миру путь к примирению ценою кое-каких незначительных территориальных уступок. Но Бориса одолевали абсурдные вопросы мужской чести. Он считал для себя невозможным наслаждаться жизнью за границей, в то время как все его сверстники в России должны ожидать призыва под знамена. Он каждый день ходил заявлять о себе в российское посольство и возвращался оттуда все более озабоченным. Весть об убийстве 31 июля 1914 года французского депутата-социалиста Жана Жореса потрясла его так, как будто речь шла о гибели русского политика. Напрасно умоляла я Бориса воспользоваться связями, которыми наверняка обладал Дягилев в высших российских и французских правительственных сферах, чтобы добиться отсрочки от призыва. Он и слушать не хотел об этом, и мы больше не стали дискутировать на эту тему. Но в минуты наших споров я наталкивалась на его холодный и экзальтированный, точно у безумца, вид: он напоминал мне Сергея Легата накануне самоубийства. Он уже говорил, что готов взять билет на поезд до Санкт-Петербурга, чтобы оказаться на месте на случай всеобщей мобилизации. Я могла бы последовать за ним в Россию, но что бы я там делала совершенно одна, если его отправят на фронт? Я предпочла бы остаться в Париже. По крайней мере, здесь у меня была школа, ученики. Эта страна стала почти что моей родиной. Кстати, по всеобщему мнению, состояние подготовленности обеих армий – французской и русской – было таково, что конфликт затянулся бы самое большее недели на три.
После объявления всеобщей мобилизации в России и в Австро-Венгрии Германия объявила войну России – 1 августа[24] и Франции – 3 августа.
К этому времени Борис, захваченный быстротою развития событий, не успел еще уехать. Но он весь пылал военным ражем. 21 августа он явился с толпою русских эмигрантов на эспланаду у Дома инвалидов, чтобы записаться добровольцем во французскую армию. Если верить газетам, их насчитывалось 9 тысяч; из них 4 тысячи были признаны годными к военной службе и тут же, на месте записаны в армию; среди них был и Борис. Поначалу его с товарищами по оружию направили в какой-то военный лагерь в Бретани; оттуда он писал мне длинные письма, в которых извещал, что счастлив и горд, что принял такое решение. После двух месяцев ускоренных курсов обучения его отправили на фронт. Я получила еще четыре письма, нацарапанных карандашом на дрянной бумаге. Он уверял, что ни в чем не нуждается и что все дни напролет все его мысли – только обо мне. Затем наступило молчание. Больше мне не суждено было его увидеть. Я узнала с большим опозданием, что он погиб в начале июня 1915 года под Вокуа, близ Вердена, в департаменте Мез. Я была готова к такому трагическому исходу и все-таки, узнав о случившемся, окаменела от ужаса. Как если бы месяцы напролет я не тряслась от страха за жизнь того единственного мужчины, которого я держала в своих объятиях. На сей раз взбунтовался не только мой рассудок, но и моя плоть. Пол-Европы обливалось кровью и горело в огне, но только мы с Борисом были истинными жертвами этой мясорубки. Мне хотелось удрать куда-нибудь из этого мира, потерявшего ориентиры, – уж во всяком случае из Франции. Но куда? В России я никогда не буду счастливее. Лучше было оставаться на месте. Я заказала в православном храме на рю Дарю панихиду за упокой души «раба Божия Бориса». На ней присутствовали все мои французские ученики. Но даже в этот день я дала свой обычный урок у себя в студии на авеню Гурго. Мариус Петипа настоял бы, чтобы я так поступила – во имя профессии. А вечером, покидая студию, одна из моих маленьких учениц сказала мне:
Кто он, Антон Павлович Чехов, такой понятный и любимый с детства и все более «усложняющийся», когда мы становимся старше, обретающий почти непостижимую философскую глубину?Выпускник провинциальной гимназии, приехавший в Москву учиться на «доктора», на излете жизни встретивший свою самую большую любовь, человек, составивший славу не только российской, но и всей мировой литературы, проживший всего сорок четыре года, но казавшийся мудрейшим старцем, именно он и стал героем нового блестящего исследования известного французского писателя Анри Труайя.
Анри Труайя (р. 1911) псевдоним Григория Тарасова, который родился в Москве в армянской семье. С 1917 года живет во Франции, где стал известным писателем, лауреатом премии Гонкуров, членом Французской академии. Среди его книг биографии Пушкина и Достоевского, Л. Толстого, Лермонтова; романы о России, эмиграции, современной Франции и др. «Семья Эглетьер» один роман из серии книг об Эглетьерах.
1924 год. Советская Россия в трауре – умер вождь пролетариата. Но для русских белоэмигрантов, бежавших от большевиков и красного террора во Францию, смерть Ленина становится радостным событием: теперь у разоренных революцией богатых фабрикантов и владельцев заводов забрезжила надежда вернуть себе потерянные богатства и покинуть страну, в которой они вынуждены терпеть нужду и еле-еле сводят концы с концами. Их радость омрачает одно: западные державы одна за другой начинают признавать СССР, и если этому примеру последует Франция, то события будут развиваться не так, как хотелось бы бывшим гражданам Российской империи.
Личность первого русского царя Ивана Грозного всегда представляла загадку для историков. Никто не мог с уверенностью определить ни его психологического портрета, ни его государственных способностей с той ясностью, которой требует научное знание. Они представляли его или как передовую не понятную всем личность, или как человека ограниченного и даже безумного. Иные подчеркивали несоответствие потенциала умственных возможностей Грозного со слабостью его воли. Такого рода характеристики порой остроумны и правдоподобны, но достаточно произвольны: характер личности Мвана Грозного остается для всех загадкой.Анри Труайя, проанализировав многие существующие источники, создал свою версию личности и эпохи государственного правления царя Ивана IV, которую и представляет на суд читателей.
Анри Труайя – знаменитый французский писатель русского происхождения, член Французской академии, лауреат многочисленных литературных премий, автор более сотни книг, выдающийся исследователь исторического и культурного наследия России и Франции.Одним из самых значительных произведений, созданных Анри Труайя, литературные критики считают его мемуары. Это увлекательнейшее литературное повествование, искреннее, эмоциональное, то исполненное драматизма, то окрашенное иронией. Это еще и интереснейший документ эпохи, в котором талантливый писатель, историк, мыслитель описывает грандиозную картину событий двадцатого века со всеми его катаклизмами – от Первой мировой войны и революции до Второй мировой войны и начала перемен в России.В советское время оригиналы первых изданий мемуаров Труайя находились в спецхране, куда имел доступ узкий круг специалистов.
Федор Михайлович Достоевский – кем он был в глазах современников? Гением, величайшим талантом, новой звездой, взошедшей на небосклоне русской литературы, или, по словам Ивана Тургенева, «пресловутым маркизом де Садом», незаслуженно наслаждавшимся выпавшей на его долю славой? Анри Труайя не судит. Он дает читателям право самим разобраться в том, кем же на самом деле был Достоевский: Алешей Карамазовым, Свидригайловым или «просто» необыкновенным человеком с очень сложной судьбой.
Книга Владимира Арсентьева «Ковчег Беклемишева» — это автобиографическое описание следственной и судейской деятельности автора. Страшные смерти, жуткие портреты психопатов, их преступления. Тяжёлый быт и суровая природа… Автор — почётный судья — говорит о праве человека быть не средством, а целью существования и деятельности государства, в котором идеалы свободы, равенства и справедливости составляют высшие принципы осуществления уголовного правосудия и обеспечивают спокойствие правового состояния гражданского общества.
Емельян Пугачев заставил говорить о себе не только всю Россию, но и Европу и даже Северную Америку. Одни называли его самозванцем, авантюристом, иностранным шпионом, душегубом и развратником, другие считали народным заступником и правдоискателем, признавали законным «амператором» Петром Федоровичем. Каким образом простой донской казак смог создать многотысячную армию, противостоявшую регулярным царским войскам и бравшую укрепленные города? Была ли возможна победа пугачевцев? Как они предполагали обустроить Россию? Какая судьба в этом случае ждала Екатерину II? Откуда на теле предводителя бунтовщиков появились загадочные «царские знаки»? Кандидат исторических наук Евгений Трефилов отвечает на эти вопросы, часто устами самих героев книги, на основе документов реконструируя речи одного из самых выдающихся бунтарей в отечественной истории, его соратников и врагов.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.
Император Александр II оставил глубокий след в русской истории, ему удалось сделать то, за что боялись взяться другие самодержцы, – освободить крестьян от крепостного гнета. Внутренние и внешние реформы Александра II сравнимы по своему масштабу разве что с преобразованиями Петра I. Трагическая кончина царя от рук террористов кардинально изменила дальнейший ход истории и через 35 лет привела Россию к печально известным событиям 17-го года.Анри Труайя через призму времени показывает читателям живое обаяние этого тонкого, образованного и многогранного человека и раскрывает причины столь неоднозначного отношения к нему современников.
Как Максим Горький (1868–1936), выросший среди жестокости и нищеты, с десяти лет предоставленный самому себе и не имевший возможности получить полноценное образование, сумел стать еще при царизме звездой русской литературной сцены? И как после революции 1917 года, этот утопист, одержимый идеей свободы, этот самоучка и страстный пропагандист культуры, пришел к признанию необходимости диктатуры пролетариата – в такой степени, что полностью подчинил свое творчество и свою жизнь сначала Ленину, а затем и Сталину?Именно этот необычный и извилистый путь ярко и вдохновенно описывает Анри Труайя в своей новой книге.
Это было время мистических течений, масонских лож, межконфессионального христианства, Священного союза, Отечественной войны, декабристов, Пушкина и расцвета русской поэзии.Тогда формировалась русская душа XIX века, ее эмоциональная жизнь. Центральное место в этой эпохе занимала фигура русского царя Александра I, которого Николай Бердяев называл «русским интеллигентом на троне». Но в то же время это был человек, над которым всегда висело подозрение в страшнейшем грехе – отцеубийстве…Не только жизнь, но и смерть Александра I – загадка для будущих поколений.
Последний российский император Николай Второй – одна из самых трагических и противоречивых фигур XX века. Прозванный «кровавым» за жесточайший разгон мирной демонстрации – Кровавое воскресенье, слабый царь, проигравший Русско-японскую войну и втянувший Россию в Первую мировую, практически без борьбы отдавший власть революционерам, – и в то же время православный великомученик, варварски убитый большевиками вместе с семейством, нежный муж и отец, просвещенный и прогрессивный монарх, всю жизнь страдавший от того, что неумолимая воля обстоятельств и исторической предопределенности ведет его страну к бездне.