Бал на похоронах - [46]

…В сентябре 1942-го Ромен с группой летчиков-истребителей «Нормандия» покидает Сирию и через Иран отправляется самолетом и поездом в СССР. Этот путь: из Райяка в Сирии до Баку, затем в Иваново, на северо-восток от Москвы, где они прошли стажировку на самолетах ЯК-7, и, наконец, в Калугу, на фронт, — занял добрых шесть месяцев. Командующий Пуликен передал свои полномочия командующему Тюласну. Когда Тюласн пропал без вести в воздушном сражении летом 1943-го, его сменил командующий Пуйяд. Первая победа была одержана в апреле 1943-го: немецкий самолет был сбит двумя французскими. Месяцем позже маршал Кейтель, возглавлявший «оберкоманду» вермахта, издал приказ: каждый французский летчик, попавший в плен к немцам на русском фронте, должен быть расстрелян. С приходом зимы подразделение «Нормандия», на счету которого уже было семьдесят два сбитых немецких самолета, — генерал Де Голль наградил его орденом Освобождения — эвакуируется под Тулу, на юго-запад от Москвы: это были всего шесть летчиков, оставшихся в живых.

В начале 1944 года подразделение было усилено 4-й эскадрильей. Его переформирование в полк и вхождение в состав 303-й советской воздушной дивизии знаменовало для них второй этап войны, и разворачивался он уже на территории Белоруссии. В ноябре 1944-го полк получает от Сталина в знак благодарности наименование «Нормандия-Неман». К концу третьего этапа военной кампании, который завершался уже на территории Германии, было налетано четыре тысячи часов и совершено около девяти сотен боевых вылетов. Более сорока летчиков из сотни погибли. Было сбито более двухсот пятидесяти немецких самолетов.

Ромен неохотно говорил об этих пяти годах, проведенных им в Сирии, в СССР и в Германии между своими семнадцатью и двадцатью двумя годами. Нужно было сильно его раззадорить, чтобы он произнес-таки это название — «Нормандия-Неман». А это было как-никак французское подразделение летчиков-истребителей, сражавшихся на русско-германском фронте в период между 1942 и 1945 годами, имевшее семь благодарностей от командования Советской Армии, награжденное орденами Красного Знамени и Александра Невского, награжденное орденом Почетного Легиона, военной медалью за отвагу и крестом Освобождения. Даже то немногое, что я знаю о «Нормандии-Неман», я узнал не от него. Я вынужден был рыться в книгах или расспрашивать его уцелевших боевых товарищей — Ролана де ла Пойпа и других. Когда я жадно расспрашивал его самого об этом отрезке великой исторической эпопеи, в которой и он участвовал, он только смеялся и отмалчивался. Если я настаивал, рискуя навлечь на себя его раздражение, он цедил сквозь зубы, что рассказывать особенно нечего, но что он был тогда очень счастлив.

Я спрашивал его, не проникся ли он коммунистическими взглядами, живя рядом с советскими людьми.

— Коммунистическими? Конечно, нет. Я полюбил русских: они были храбрыми и сражались за свою родину. Я даже не уверен, что они — во всяком случае те, что меня окружали, — были так уж привержены идеалам марксизма-ленинизма и коммунистического интернационала. Пожалуй, им было на них наплевать: они просто были русскими.

Я всегда знал, что Ромен далек от политических дебатов, которыми так увлекались французы. Не было ли это следствием его пребывания в Советском Союзе? Он был выходцем из консервативной среды, пропитанной идеями «Action francaise», крайне враждебно настроенной к коммунизму, и это должно было естественным образом привести его к Петэну и Виши. Но он встретил генерала Де Голля, стал «голлистом» и сражался на стороне Советов. На всю свою жизнь он сохранил верность Генералу в любых испытаниях, и всю свою жизнь он относился к политике как к двусмысленной и непоследовательной игре, где вчерашние враги превращаются в сегодняшних друзей, а затем опять — в завтрашних врагов и где никто не отвечает за последствия своего выбора.

— Математика, — любил он говорить, — это точная наука, в которой идет речь непонятно о чем и неизвестно, верны ли гипотезы, выдвигаемые ею. К политике приложимо то же определение с той лишь разницей, что она не является точной наукой.

И он приводил исторические примеры: Францию, старательно укреплявшую (и «доукреплявшую» на свою голову) Пруссию в противовес Австрии; или жителей Самарканда, которые жили в страхе перед китайским нашествием, но в один прекрасный день увидели возникших ниоткуда неизвестных завоевателей в белых одеждах: они нисколько не походили на китайцев из их кошмаров, потому что это были арабы…

Из всех французов «Нормандии-Неман» именно Ромен, наверное, сумел завязать наиболее прочные связи с русскими. Прежде всего, конечно, через женщин. Однажды я спросил его, как он устраивался целых четыре года, чтобы обходиться без женщин, — и это между его-то восемнадцатью и двадцатью двумя годами. На это он ответил:

— Есть два правила. Первое: без них можно просто обходиться. А как же монахи, моряки, солдаты, первооткрыватели? Они отлично себя чувствуют. И есть второе правило, которое самым естественным образом противоречит первому: красивые женщины есть везде.

В Туле такой красивой женщиной стала для него некая Тамара. Она была приписана к офицерской миссии и заменила лондонскую Молли. Это была украинка: очаровательная, немного полненькая, с высокими скулами и ямочками на щеках — тип милой хозяюшки. Ромен был очень красив. Он знал это и не придавал этому значения. Он просто пользовался этим. Он не собирался делать из своей жизни произведение искусства. Но он гениально умел превращать ее в самых трудных и, казалось бы, враждебных обстоятельствах в постоянный инструмент удовольствия. Таких людей часто ненавидят. Ромен и здесь выходил сухим из воды: раздражая многих других, для Тамары он был героем и творцом радости.