Баклан Свекольный - [60]
Среда, 6 октября 1993 г.
Время – 20:40.
Он ждал этого звонка. Не сказать что хотел, но ждал, чтобы раз и навсегда отношения прекратить. «Мне только психички не хватало», – снова, как и вчера, подумал он, подыскивая нужные слова, дабы отшить Карину как можно спокойней, без нервов.
Старый аппарат взорвал тишину квартиры около девяти вечера.
– Ты вчера не позвонил, – с упрёком начинает Карина.
– Меня дома не было, – спокойно реагирует Фёдор.
– И где ты был?
– А я не обязан перед тобой отчитываться.
В нём борются желания бросить трубку или выговориться так, чтобы у Карины не осталось ни йоты сомнений – связь между ними разорвана.
– Федя, объясни, что происходит? – нервничает Карина. – Почему ты так со мной разговариваешь? Ты изменил ко мне отношение? И вообще, что всё это значит?
– Это значит, Кариночка, дорогая моя, что у меня больше нет к тебе никакого отношения.
– То есть? – напрягается Карина, сохраняя спокойствие.
– Я не хочу с тобой встречаться! – он едва не переходит на крик. – Так понятней? И давай расстанемся по-хорошему.
– Не поняла, как это – не хочу встречаться? Всегда хотел, а теперь… – в её голосе появляются оттенки обиды и боли. – Что случилось, Феденька? Что с тобой, Шибздичек мой хороший? Почему ты так со мной? Что я тебе сделала?
– Прекрати, Карина! Или кто ты там сегодня – Мальвина? Матильда? Или, может, Клотильда? – смеётся Фёдор.
Она берёт себя в руки, её голос наполняется угрозой.
– А ты не забыл, что у меня запись…
– Да нет у тебя никакой записи! – перебивает Фёдор. – И не ври хотя бы сейчас! Ничего ты не записывала!
– С чего ты взял, что я ничего не записывала?
– Ты бы давно дала мне прослушать.
– А я дам послушать, только не тебе.
– Ничего ты не дашь! Нет у тебя никакой записи!
– Ну, допустим, нет.
– Вот именно! – радуется Фёдор. – И без «допустим»!
– Ладно, не важно. Только одно запомни, любимый, мало тебе не покажется!
– Ой! Ой! Ой! Как страшно! Сейчас пойду трусы менять! – хохочет Фёдор, так что Кирилл невольно оглядывается из гостиной.
– Жалко. Такой парень… Молодой… Красивый… – притворно сокрушается Карина.
– Да ладно, хватит! И вообще, не знаю, как там белый и зелёный, но жёлтый цвет как раз тебе к лицу, – не к месту декламирует Федя.
– Что?
– Ты Рубцова знаешь?
– Не знаю. А кто это? – Карина всё больше кипятится. – Кто такой Рубцов? Это из твоих знакомых?
– С тобой всё ясно, – смеётся Федя, – ты не просто психически больная, ты ещё и село неасфальтированное. Тундра яликовая!
– Сам ты больной!!! – в истерике её голос едва не срывается.
«Он откуда-то знает, что я на учёте в психушке», – догадывается Карина.
– Хорошо, хорошо, ты здорова, – утешает её Фёдор, язвительно прибавляя: – но, всё равно, тундра.
– Хватит надо мной издеваться!!!
– Вот и я говорю – хватит! Ладно, забудь.
– Что забудь?!
– Не что, а кого. Меня забудь!
Федя вешает трубку.
Карина понимает, что перезванивать смысла нет.
Глава 20. Стрелка
Четверг, 7 октября 1993 г.
Время – 09:15.
Найти Фёдора в среду Ольга не смогла: шеф загрузил работой. В четверг с утра решила поймать его на проходной.
– Что ты там наговорил на меня? – без предисловий набрасывается Ольга.
– О чём ты, дорогая? – невинно спрашивает Федя, догадываясь, что утро не обещает стать добрым.
– Не придуривайся! «О чём ты». – перекривляет его. – Сам знаешь, о чём! Что ты сказал про меня на профкоме? Зачем ты это сделал, скотина?
Она пытается взять Фёдора за грудки, но тот не даётся, сильными пальцами сжимая Ольге запястья, и слегка отталкивает её на безопасное расстояние.
– Так, давай по порядку! – призывает Фёдор. – На каком профкоме? Что ты выдумываешь?
– Ты зачем наболтал, что у меня куча мужиков, что я сплю с ними, что за деньги отдаюсь? – от волнения она с трудом подбирает слова.
– Ты только что сама это сказала, – язвит Фёдор.
– Чего? – опешила Ольга, понимая, что попалась в ловушку.
– Да ничего. Ты же сама сейчас сказала, что спишь с мужиками. Ну и какие ко мне претензии?
– Ты щас получишь! – правой рукой Ольга делает замах, но удар не наносит.
– И вообще, хе-хе-хе, мало ли что и где я говорил. Хе-хе-хе! – ехидничает Фёдор, на всякий случай отдаляясь от агрессивно настроенной любовницы.
В её замутнённых от злости глазах мелькает недобрая искра. Обдав Бакланова ненавидящим взглядом, Ольга сквозь зубы шипит:
– Ясно, – и резко поворачиваясь к нему спиной, уходит, картинно виляя бёдрами, прочь от ненавистного и… любимого?!
По пути в приёмную сталкивается с Ерышевым.
– Я уже ему высказала, – Ольга перед ним не то хвастается, не то отчитывается.
– Да ты что? Зачем? Я же предупреждал тебя!
– А пускай знает, что я знаю!
– И что он ответил?
– Крутился, подлец, как змей под вилами, но сознался.
– Сознался? – и без того круглые глаза Ерышева становятся похожими на хамелеоньи.
– Да. А что тебя удивляет? – не понимает Ольга его реакции.
– Ничего себе…
– Что – ничего себе?
– Нет-нет, всё нормально, – приходит в себя Ерышев, поспешно убегая куда подальше.
– Странно… – пожимает плечами Ольга, сама дивясь тому, что так быстро вывела Бакланова на чистую воду.
Фёдору вспоминается вчерашний разговор с Кариной. «Одна угрожает, другая наезжает. Да что они все, сговорились?» – думает он, не понимая, с какой горы свалился на него этот ком неприятностей.
На момент аварии на Чернобыльской АЭС Евгений Орел жил в г. Припять и работал в городском финансовом отделе. «Чёрно-белый Чернобыль» написан на основе авторских впечатлений и находится на стыке документальной повести и публицистики, представляя собой отчасти срез общества середины 80-х годов прошлого столетия.Техническая сторона катастрофы в работе почти не затронута. Снабдив название повести скромным подзаголовком «Записки обывателя», автор фокусируется на психологических аспектах послеаварийного периода.
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.