Бах - [55]

Вместе с Кирнбергером Марпург считал Баха величайшим из композиторов и аргументированно отстаивал свою непопулярную в то время точку зрения. Наследники Баха, зная это, заказали ему вступительную статью к изданию нот Иоганна Себастьяна.

Получается, положительные отзывы о Бахе-педагоге оставлены его горячими поклонниками. Объективно же он мог хвалиться, как учитель, только сыновьями. Может, объяснение этому в повышенной музыкальной одаренности его детей? А вдруг он — умышленно или бессознательно — пытался избавить свой род от конкурентов? Почему бы нет. Ведь его «педагогические» шедевры адресованы строго членам семьи: «Клавирная книжечка» Вильгельма Фридемана, «нотная тетрадь» Анны Магдалены…

На деле, думается, все обстояло совершенно иначе. Одной из важнейших составляющих педагогической методики Баха была атмосфера его дома — большого, многолюдного, пропитанного заразительным веселым духом совместного музицирования. Там даже те, кто не считался музыкантом, пели или переписывали ноты.

Ведь и Моцарт своим необычайно ранним и ярким развитием обязан не только сверхъестественному дарованию или педагогическому дару отца, но и игре в «настоящих» взрослых квартетах. А Бахи, как мы помним, музицировали с особым вкусом. Не только для дела, но и потехи ради. Это и было главным обучающим моментом. Как раз с обособлением отдельных персон и размыванием старинного семейного уклада связан по времени закат баховского рода.

А еще Иоганн Себастьян сильно воздействовал на учеников своей собственной игрой. По словам Форкеля, сыновья Баха оказались в преимуществе «не потому, конечно, что их он обучал лучше, чем других своих питомцев, а потому, что они с самых ранних лет имели возможность постоянно слышать в отцовском доме хорошую музыку — другой музыки они здесь не слышали». Остальные же «либо вообще еще не слышали ничего хорошего, либо уже были испорчены музыкой самого низкого пошиба».

В целом же учеников у Иоганна Себастьяна насчитывалось невообразимое множество. Особенно рвались к нему дилетанты, желающие похвастаться обучением у такого уважаемого музыканта. У него занимались соседи, совершенно не собиравшиеся посвящать жизнь музыке. Находились и такие, кто выдавал себя за его учеников, не будучи знаком с ним лично. Все они, разумеется, сильно портили Баху педагогическую статистику. Но музыкальный вкус заметно улучшался у всех, кто занимался с ним хотя бы немного.

Представим себе, как учил сыновей папаша Бах.

Вот один из его мальчишек, Филипп Эммануэль, старательно пыхтя, играет инвенцию. Иоганн Себастьян хмурит брови, наконец, прерывает игру словами:

— Нужно сказать матери, чтоб заперла буфет, — и, видя испуганное недоумение сына, поясняет: — Кто-то опять пролил варенье на клавикорды.

Старший, Вильгельм Фридеман, уже попадавшийся на эту шутку, шепчет брату:

— У тебя пальцы «залипают». Ты должен поднимать их лучше.

Младший начинает изо всех сил следить за непослушными пальцами. Вроде бы у него получается, но почему же Фридеман хихикает? Филипп Эммануэль обиженно оглядывается на отца. Тот спрашивает:

— Как называется то, по чему бегают твои пальцы?

Явный подвох. Старший брат прыскает в кулак.

— К… клавиши… — Младший растерян.

— Именно, — произносит отец с важностью, — клавиши, а вовсе не горячая…

— Сковородка! — радостно кричит Фридеман. Он уже это проходил.

— Правильно, — подтверждает отец. — Вот и ни к чему так резко отдергивать пальцы.

Филипп Эммануэль некоторое время тщетно пытается найти золотую середину.

— Что-то я устал, — говорит Бах-старший, — прекратим занятия.

Мальчики не уходят из комнаты, ожидая. Отец будто не замечает их, погруженный в свои мысли. Медленно он садится за клавикорды и начинает играть ту самую инвенцию. На простой и прозрачной музыкальной фактуре его мастерство слышится более выпукло, чем если бы он нагромождал виртуозные пассажи. Дети не узнают фрагментов, знакомых до боли в пальцах. Неужели «их» инвенции могут звучать столь величественно?

Проходит немного времени, и сыновья Баха переходят на следующую ступень — начинают пробовать себя в сочинении. Трепеща от волнения, приносят отцу на суд первые многоголосные партитуры.

На листке Филиппа Эммануэля нотки круглы и аккуратны. Фактура прозрачна — каждый звук согласован с правилами. У Фридемана — то здесь, то там кляксы. Рука едва успевает за фантазией, приносящей юному композитору необычные созвучия. Вот этот аккорд кажется ему особенно удачным. Братья поочередно ставят нотные листки на пюпитр и внимательно смотрят на отца, пытаясь угадать его реакцию.

Тот пробегает ноты глазами. Изредка пальцы шевелятся, помогая лучше осознать прочитанное.

— Ну… неплохо, — бормочет он, изучая Фридемановы каракули. Доходит до заветного аккорда и недовольно морщится: — Пачкотня!

Старший сын расстроен. Ему казалось, в этом месте удачнее всего. Пусть не по правилам, но как красиво! Отец всегда говорит: главное, чтоб хорошо звучало.

— Аккорд — это «согласие», — поясняет Бах-старший. — Согласие между голосами. Каждый голос — как человек, выражающий свою мысль. В твоей пьесе три достаточно интересных собеседника, но они постоянно перебивают друг друга. Не беседа, а гвалт торговок на рынке. Здесь же ты вообще заставляешь их бросать свои мысли где попало и участвовать в этом аккорде только потому, что он кажется тебе красивым! Так внезапно разговор может прерваться только от пушечного выстрела!