Бах - [62]

Ещё один стереотип: Бах — ригорист, почти пуританин. Но здесь далеко — и в пространственном, и во временном смысле — до Женевы Кальвина или английских протестантов, которые создадут морализаторскую версию Реформации. Хотя Бах и служил в Кётене князю-кальвинисту, приверженцу очень строгой церковной службы, его никогда не привлекало это течение в протестантизме. В Лейпциге власти следили за тем, чтобы предотвратить развитие своего рода криптокальвинизма, но кантора это не касалось. У него никогда не было поползновений к морализаторству, ригоризму, противному его натуре, он никогда не делал чрезмерного акцента на темах благодати или предназначения. А в качестве доказательства более экзистенциальных представлений Баха о человеческой любви, не страдающей от каких-либо комплексов, можно привести его многочисленное потомство.

Сделав эти уточнения, надлежит посвятить несколько строк сильному влиянию Лютера на Баха. Нельзя удержаться, чтобы не сопоставить двух этих людей, хотя они и жили в разные эпохи. Альберт Швейцер зашёл ещё дальше, уподобив Баха Канту в плане упорядоченной и буржуазной жизни их обоих, открытости миру и «счастливого гения», но, по сути, удачнее было бы поставить композитора рядом с реформатором. Иоганн Себастьян Бах и брат Мартин обладают множеством общих черт, несмотря на разделяющие их века.

Тень Лютера следовала за Бахом с первого вздоха, начиная с приземистого силуэта замка Вартбург, в церкви Святого Георгия в Эйзенахе, где он был крещён и где проповедовал реформатор, и вплоть до этой школы — бывшего монастыря доминиканцев, где оба были учениками. В библиотеке Баха, оставшейся после его смерти, большое место отводится произведениям Лютера, в частности «Псалмам» и «Застольным речам» и комментариям к ним; ещё одно издание его произведений он приобрёл в Лейпциге. И мы помним, что в нескольких договорах о найме музыкант обещает соблюдать положения «Аугсбургской исповеди».

Первая общая черта помимо принадлежности к одной конфессии: вера обоих основывалась на преодолении внутреннего кризиса, на способности оправдать себя через дар Божьей благодати. У Лютера этот кризис выражен вполне определённо: в начале своего монашеского пути он был одержим собственными грехами, исповедовался, не находя покоя; но как не подумать о том, что Бах тоже пережил подобный кризис в глубине души — в детские годы, когда один за другим ушли в мир иной его братья и сёстры, мать, отец, родственники? Разве можно вообразить, что он прошёл через эту череду испытаний с высочайшим безразличием? Хотя можно, вслед за Жилем Кантагрелем, принять психологическое объяснение (музыкант пытался восстановить свой мир, рухнувший после преждевременной смерти отца, пытаясь найти ему замену в лице Букстехуде), но его нужно дополнить и духовными мотивами. Здесь присутствует некая разделённая тоска, которую Лютер изживёт, размышляя о Послании святого Павла к римлянам, об иной манере быть христианином, а Бах — сразу и целиком погрузившись в работу. По сути, музыка — его крестильная купель, обеспечившая его спасение. Иначе как объяснить спокойную уверенность гимнов, написанных Лютером, и видение смерти как желанной надежды у Баха (этот парадокс не прекращает нас удивлять)? Может быть, что во время душевных кризисов, которые переживал Бах на протяжении всей своей жизни — смерть многих детей и первой жены, сложности профессионального характера, непонимание его творчества, — вера сыграла свою роль, чтобы он смог начать всё сначала и двигаться вперёд. Мы уже говорили о затянувшейся паузе, полном отсутствии музыкальных сочинений в 1735–1739 годах, периоде новых испытаний — «борьба за префекта», яростная критика, несчастная судьба сына… Возможно, Бах прошёл тогда через глубокий внутренний кризис и смог его преодолеть в последующее десятилетие? Десятилетие, которое увенчается «Искусством фуги» и вдохновенным «Музыкальным приношением».

Вторая схожая черта: неопровержимое утверждение воли, которая, хотя и сродни упрямству, никогда не является примитивным волюнтаризмом. Возражать, утверждать свои убеждения, говорить, как велит совесть, — так выступал Лютер на Вормсском сейме и перед императором Карлом V. Так же вёл себя Бах, когда отстаивал свои принципы, но в особенности когда сражался за своё искусство, за «регулярную церковную музыку», с князьями и магистратами. И тот и другой были готовы идти до конца, что внушает восхищение, а их спокойная решимость вызвала настоящую революцию в религии и искусстве. Брат Мартин потряс христианский мир своими тезисами, а Иоганн Себастьян поражал прихожан своей неслыханной игрой на органе. Это утверждение воли приводит к непростым отношениям с властями, кто бы они ни были. В одном из своих богословских трактатов Лютер говорит о том, что христианин «сам себе судья», но мы знаем, что, выступая против папы римского и католических властей, он, однако, призывал бунтующих крестьян повиноваться князьям. Те же колебания между волей и послушанием порой встречаются и у Баха, которому пришлось покориться, по вполне материальным причинам посидев в тюрьме, но в то же время он был способен высказывать оригинальные идеи в своих произведениях. Порой он становится скрытым фрондёром, как в случае посвящения прусскому королю Фридриху II «Искусства фуги», которое невозможно сыграть, с выражением совершеннейшего почтения, скрывая иронию под учтивостью: сир, я всего лишь слуга, однако могу поставить вас в затруднительное положение простой книгой нот…