Бах - [31]

После этой первой победы Волюмье перевёл дух, решив, что опасность миновала. Маршан был посрамлён перед лучшим обществом Дрездена во время первого же раунда. Ибо, по словам того же Марпурга, хотя его утверждение оспаривается, состязание должно было продолжиться по инициативе самого Баха:

«Бах взял на себя смелость пригласить его к дружественному состязанию [в игре] на органе и с этой целью карандашом набросал ему на листке бумаги тему для импровизации, одновременно изъявив готовность импровизировать на тему Маршана (пусть он только соблаговолит её ему задать), господин Маршан не только не явился в назначенное время к месту состязания, но счёл благоразумным удалиться из Дрездена с курьерской почтой».

Бесславный конец для Маршана — уехать «по-английски»! Поединок не состоялся за отсутствием поединщика — можно себе представить разочарование Иоганна Себастьяна. Хотя органный концерт, который он дал по этому случаю, имел полнейший успех, он мог лишь пожалеть об упущенной возможности сразиться с музыкантом, которым восхищался. Вот почему вторую часть рассказа Марпурга можно поставить под сомнение[20].

Некоторые сомневались даже в самой этой встрече. Третьи впоследствии придавали ей почти националистическое толкование — в то время, когда Германия стремилась к политическому единству и утверждала собственный дух. Смелости и огромному таланту немца Баха противостоят трусость и посредственный талант француза Маршана. Это всё казуистика. К несчастью, хотя этот стереотип и далёк от реальности, просуществует он долго… Сегодня биограф жалеет о том, что встреча не была доведена до конца. Возможно, Маршан испытал бы большее вдохновение, сидя за органом в Дрездене. И как не пожалеть о том, что не состоялось никакого другого состязания — с Генделем или с Вивальди? Такие поединки навсегда останутся в области воображения, как и переписка Баха с Франсуа Купереном, от которой не осталось и следа: долгое время говорили, что этими письмами родственники французского композитора накрывали банки с вареньем.

По возвращении в Веймар надо было решиться попросить герцога об отставке. Ничего удивительного, что тот притворился глухим. Разозлился ли Бах? Продолжил ли свою музыкальную забастовку? Выразил ли в очередной раз, что отдаёт предпочтение Эрнсту Августу? Как бы то ни было, герцогу всё это надоело. Понимая, что больше не сможет вертеть как захочет своим концертмейстером, он всё же хотел напомнить ему, кто здесь хозяин, и показать, что его дерзкое поведение заслуживает наказания. 6 ноября того же года Иоганн Себастьян был арестован и провёл в неволе четыре недели!

Биографы ни слова не говорят об условиях этого заключения. Сидел ли Бах в веймарской тюрьме или попросту на гауптвахте при замке? Можно себе представить, как он мечется в четырёх стенах, словно лев в клетке, лишённый органа и своего дорогого клавесина, а также родных, которые, конечно же, беспокоились. Были у него хотя бы бумага и перо, чтобы сочинять и на время позабыть о положении, в которое его вверг герцогский гнев? Возможно. Выдвигаются даже предположения, что в своей одиночной камере Иоганн Себастьян начал сочинять «Orgelbűchlein» — «Органную книжечку», что выглядит маловероятным. Во время этого вынужденного одиночества у него было достаточно времени, чтобы поразмыслить над ценой неповиновения и свободы. Мнить себя кем-то иным, кроме верного слуги, дорого обходится.

Наконец по прошествии месяца герцог велел его освободить. При дворе Кётена наверняка уже нетерпеливо ждали музыканта, о котором столько говорят и который посмел бросить вызов грозному Вильгельму Эрнсту.

ПОД СЕНЬЮ БАШЕН КЁТЕН 1717–1723

Май 1718 года. Иоганн Себастьян уже полгода как поселился при кётенском дворе. Он дышит полной грудью и наслаждается новым положением. Весной он ездил со своим господином в Карлсбад, на воды. Город, отстоящий на 200 километров от столицы княжества (нынешние Карловы Вары в Чешской Республике), тогда был бурно развивающимся курортом. В самом деле, всю Европу обуяла мода на естественные источники: в английском Бате, бельгийском Спа или французском Бурбонне можно было одновременно подлечиться и отдохнуть. Как другие князья и правители и как Телеман, принимавший ванны в Бад-Пирмонте в Нижней Саксонии, князь Кётена не отказывался от такого удовольствии. Курорты были также местом развлечений, музыканты услаждали отдыхающих своим искусством между приёмами ванн и оздоровительными прогулками, поэтому в придворном багаже путешествовал тяжёлый клавесин. Беседы и игра были другим способом блеснуть и развлечься, по такому случаю дамы надевали самые красивые наряды и самые дорогие украшения.

В свете угасающего дня Иоганн Себастьян смотрит на стройную фигуру князя Леопольда, своего нового патрона. Он сразу прочёл симпатию на его лице и даже порой испытывал чувство сопричастности, когда они играли вместе. В самом деле, в свои 23 года Леопольд был неплохим певцом (у него был бас) и хорошим скрипачом, не пренебрегавшим и виолой да гамба и игравшим также на клавесине. По примеру современников он завершил своё образование, совершив поездку по Европе «маршрутом рыцарей» для расширения кругозора (предтеча «туризма», который получит развитие в следующем веке). В Венеции и Риме он запасся качественными инструментами и проникся любовью к камерной музыке, которой успешно занимался. Вот сейчас они вместе с Иоганном Себастьяном и оркестром исполнят итальянский концерт, который прежде тщательно отрепетировали. Когда, практически сразу по приезде ко двору, потребовалось сочинить кантату на день рождения князя, праздновавшийся в декабре, Иоганн Себастьян не заставил себя упрашивать и выполнил заказ: «Светлейший Леопольд» выражает, как и положено, пожелания процветания. Впоследствии в Лейпциге Бах переделает это произведение в церковную кантату по случаю Духова дня. Да, действительно, любезный князь не шёл ни в какое сравнение с его прежним мрачным хозяином из Веймара. Когда много позже, в 1730 году в Лейпциге, Бах напишет своему другу и бывшему соученику Эрдману, он выделит эту черту в признании тем более трогательном, что оно редко: «О судьбе моей с юных лет Вам известно всё вплоть до переезда в Кётен, где я стал капельмейстером у милостивого, знающего и любящего музыку князя, у коего [на службе] я и полагал пробыть до конца дней своих».