— Понятнее некуда, — разочарованно вздохнул Лекарь и лег на свою койку. — Сегодня прощается тебе, малыш, но впредь запомни: заносов на поворотах здесь не любят, а лихачей по утрам выносят вперед ногами. Пристегни ремень и ложись спать.
Малый огляделся:
— Где здесь выключается свет? Вырубите эту чертову лампочку!
— А ты представь, что лежишь на пляже — солнце светит, — сострил кто-то. — На курорте. Ложись, а то на процедуры опоздаешь.
— Пошел вон, дурак! — рявкнул новенький.
Он залез на кровать, стал на ней во весь рост и закричал что было сил, до хрипоты в голосе:
— Хотите спать? Отдохнуть? Сейчас я вам устрою концерт, дурики!..
Он стал прыгать на кровати, лаять, выть на лампочку. В ответ на эту простую выходку в палате раздался дружный смех.
— Вот, клоун — думает, что удивил!..
— Мы, брат, не таких чертей видели. Тут такие артисты были, залюбуешься. А то, что ты показываешь — детские забавы. Может на "зоне" это и нравится кому-то и производит впечатление, но здесь, профессионалам…
— А ты попробуй по стене пробежаться. Давно не видел. Вот потеха будет!
— Крепче шуми, малыш! Сейчас кумовья сбегутся, сватать с дубьем начнут, потом ребра клеить полгода будешь.
Он перестал прыгать и обвел всех взглядом. Кровь прилила к его миловидному лицу, и оно засветилось рубиновым светом, и это свечение заиграло на обильно скатывающихся каплях пота. Глаза огромные, немигающие, наполненные до предела безумным азартом.
— Этим вас не удивить, да? — ухмылка исказила его лицо. — Вы сыты и довольны? Так я растормошу ваши желудки, гады!
Он поднял вверх руки, закованные в наручники, и торжественно объявил:
— Смертельный номер!
"В "тридцать четвертой" тишина!" — приказал строгий голос из динамика над дверью.
— Белый, ложись, — с сочувствием в голосе посоветовал кто-то. — Иначе сейчас таких карамелек наломают из твоего черепа, мало не покажется. Тогда точно дурачком станешь… А мы твой смертельный номер с удовольствием посмотрим завтра. Ложись.
Он ничего не сказал, и вновь стал прыгать на кровати, но уже молча, в каждый новый прыжок вкладывая все больше сил. Прыгал он все выше и выше. Белый запрокинул голову, высунул язык и им, с хохотом, старался дотянуться до потолка, лизнуть. На сухой побелке дважды остался влажный мазок. Он рассмеялся еще звонче, и на очередном прыжке перевернулся вверх ногами, прижал руки в наручниках к груди, и вниз головой упал между кроватями. Раздался сухой короткий треск, и что-то липкое и горячее разлетелось по палате, расплескалось по полу.
Все вскочили со своих кроватей и вперились глазами туда, где лежало тело, уже какое-то неправильное и изломанное. Одна нога, в закатившейся штанине, торчала над кроватью, и было видно, как мелкая дрожь разбивала мышцы, и со стопы медленно соскальзывал тапочек. Когда он упал, стали видны растопыренные в судороге маленькие пальцы.
Первым в себя пришел Лекарь. Он вскочил с кровати, подбежал к лежащему, поскользнулся там, упал, поднялся весь вымазанный в крови. Разведя в стороны испачканные кровью руки, он с минуту рассматривал свою одежду, затем схватил безжизненное тело парня, прижал к себе, как ребенка, и стал носить его по палате, укачивать, баюкать, иногда произнося:
— Спи, маленький, спи… Я тебя больше никому не отдам. Никому. Слышишь, Андрюша? Никому.
Никто в палате не мог даже пошевелиться, парализованный кошмаром происшедшего. Все окаменели в своих койках, словно прибитые к ним.
Лекарь долго носился с трупом, заливая пол вязкой кровью, которая текла из его ужасной ноши, но вдруг остановился, бросил труп, посмотрел на всех полными изумления глазами, и с криком отчаяния бросился к дверям. Он остервенело стучал в них, срывая голос в крике:
— Сволочи!!! Что вы с ним сделали? Убью гадов! Убью!!!
Бросив колотить в дверь, он вернулся к трупу, вновь обнял его, закачал в руках, стал плакать над ним и нежно целовать в окровавленное, изуродованное лицо. Громкие стоны и причитания разнеслись по палате.
Прибежали санитары, пытались отнять труп и связать Лекаря, но он с необычайной ловкостью уворачивался от них, бегал по палате, не выпуская из рук мертвое тело, прыгал через кровати.
— Нина!!! — кричал один из санитаров. — Охрану срочно вызывай! В "тридцать четвертой" труп и "салют"!
Им удалось загнать его в угол. Он наклонился над трупом так, чтобы защитить его от ударов санитаров своим телом; рычал зверем на каждый удар дубинкой, клацал по-звериному зубами.
— Мое! Мое!.. Не отдам! Вы убьете его! Нет, не отдам!
— Лекарь! Лекарь, — стал звать один из санитаров, когда они, совершенно выбившись из сил, перестали его избивать. — Лекарь, смотри — у меня нет дубинки. — Он бросил ее на пол и показывал пустые руки. — Все, ее больше нет. Отдай мальца и ложись спать. Никто ему ничего не сделает. Ты не узнаешь меня?
Лекарь забегал глазами по его фигуре, стал осторожно и неуверенно выпрямляться. По страшному лицу, искаженному страхом и болью, стал разливаться покой.
— Вот! Вот так вот, — приговаривал санитар. — Молодец! Хорошо.
И добавил краем рта своему напарнику:
— Не стой, дубина. Выводи из палаты "свидетелей", пока они не подключились к "салюту". Быстро, дура… И подмогу зови, иначе мне конец.
