Багряные скалы - [10]

Мать, однако, этот удар судьбы с ног не сбил. Получив в части отцовские вещи, отыскала она письмо, которое батя написал на всякий случай, нехитрым шифром, только им с матерью понятным. Через письмо мать и вышла на тех, кто переправлял из Европы в Палестину уцелевших евреев и им сочувствующих.

Так перекочевали они из-под Познани в Кфар-Сабу, где мать устроилась на обувную фабрику. Заказы шли потоком, Болгария заключила с Израилем бартерный договор, по которому поставки обуви оплачивались болгарским луком. Все бы ничего, да только в последнее время начались у матери проблемы со здоровьем, то ли из-за работы в цехе, то ли из-за климата.

Доктор посоветовал переехать куда-нибудь на север, сменить обстановку. Но мать не торопилась. Не получалось подыскать место. Без мужа, да с двумя детьми не очень-то поскачешь.

Дмитрий тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться. Ляпнул клея на телеграфный столб и сунул руку за очередным объявлением. Рассохшийся столб торчал криво, напоминая кладбищенский крест. Здесь заканчивалась улица, а вместе с ней и город. Тянулись вдаль поля, за которыми подрагивали в послеполуденном мареве минареты арабской Джальджулии.

Дмитрий повернулся и зашагал обратно, удовлетворенно поглядывая на обклеенные рекламой братьев Леви столбы.

За два квартала до дома он привычно заглянул в переулок, откуда доносилось размеренное постукивание молотка. В переулке, в тесной деревянной будочке работал сосед Фридманов сапожник Яков.

– Привет Яшка! – поздоровался Дмитрий. Яков был родом из Бухары и по-русски говорил вполне сносно, хоть и с комичным акцентом.

– М-м, – промычал Яшка, сквозь зажатые зубами гвозди.

– Как там наши туфли?

– Погодь… – промычал сосед. Он осторожно воткнул гвоздь в одетый на сапожную "лапу" ботинок. Взял молоток и одним четким ударом вбил гвоздь в подошву. Работал он одной правой рукой. Левая, безжизненная и усохшая висела вдоль тела. В сорок седьмом, охраняя конвой, где-то по дороге в Бен Шемен, Яшку угораздило поймать плечом очередь из "брена". Две пули не причинили особого вреда, одна скользнула, оцарапав кожу, вторая прошла навылет, вырвав кусок мяса, а вот третья понаделала дел. Лрабы, расстрелявшие машину, доставлять Яшку в больницу не торопились, ну да спасибо, что не убили. Начались осложнения, и рука потеряла чувствительность и возможность двигаться.

Будучи по натуре оптимистом, Яшка научился управляться своей одной рукой получше, чем некоторые двумя. Главное, голова цела, приговаривал он.

Покончив с гвоздем, сапожник достал из-под прилавка газетный сверток.

– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий.

Яшка что-то промычал в ответ.

Закинув домой рабочий «инвентарь» и, отмыв руки, он побежал на их с Минькой обычное место встречи.

"Место" находилась на крыше старого сарая, сплошь окруженного апельсиновыми и лимонными плантациями. Скат крыши защищал их от послеполуденных солнечных лучей. А еще, отсюда прекрасно просматривался маленький военный лагерь, скрытый среди деревьев.

Лагерь, как лагерь: пара палаток, вышка, барак, несколько автомашин и прицепов. Внимательный наблюдатель отметил бы необычные обтянутые сеткой кузова машин, услышал бы доносящийся изнутри непонятный шум. Да и солдаты, разносящие по прицепам семена и приговаривающие: "гуль… гуль… гуль…" тоже выглядели не совсем обычными.

Это была база войск связи, подразделение воздушной голубиной почты.

Однажды мальчишки набрались смелости, и подошли к забору. Какой-то солдат заговорил с ними и даже принес почтового голубя, показать.

Голубь смахивал на обычного уличного, но поперек крыльев у него темнели две полоски, да еще одна на хвосте. Грудь выдавалась вперед более выпукло. Эти признаки, да еще характерный светлый горбик у основания клюва, выдавали в нем особого голубя, почтаря.

"У него и сил побольше, чем у обычных голубей, – объяснял солдат, – мах крыльев чуть не вдвое сильнее".

Голуби напоминали Дмитрию ту, прошлую, довоенную жизнь. Он хоть и был тогда совсем маленьким, но помнил повальное увлечение ленинградских мальчишек голубями.

Им нравилось сидеть здесь, следить за солдатами, за птицами, лениво трепаться, лопать цитрусовые. Чистить апельсины они ленились, просто резали их на четыре части перочинным ножом, обгрызали корки и швыряли вниз.

Дмитрий влез на крышу, и уселся рядом с товарищем, свесив ноги.

– Ты бы хотел стать археологом? – поинтересовался Минька.

Общались они на жуткой смеси русских и болгарских слов, с редкими вкраплениями иврита, но друг друга вполне понимали.

– Представляешь…, – продолжал Минька, – приезжаешь в какую-нибудь дыру, копаешь, копаешь и вдруг: хлоп, находишь древний город.

– Или копаешь, копаешь и ни хрена не находишь. – Настроение у Дмитрия в тот день оставляло желать лучшего.

– Тоже бывает… – философски согласился Минька, разделывая очередной апельсин.

– Что ж с крепостью делать… – тоскливо протянул Дмитрий, – где ж ее искать?

Крепостями мальчишек заразил историк Циммерман, организовавший школьную экскурсию по разным интересным развалинам.

Дмитрий и Минька сговорились отыскать остатки какого-нибудь замка, никому не известного, а потом рассказать о нем на уроке истории.