Иногда же, под звуками мелодичного взволнованного голоса, Конану начинало казаться, что все это не о нем. Кто-то другой — не знающий ни страха, ни поражений герой огромного роста, с синими, как полуденное небо, глазами, — крушил орды врагов, повергал черных магов, возвращал назад, в глубины мрака, вырвавшихся оттуда и облекшихся в плоть чудовищ… Он был тоже родом из Киммерии и он был его тезкой, но не более того. Настоящий же Конан — просто плывет. Плывет…
Темно-зеленые воды Стикса несли себя величаво и медленно. Гребцы не слишком выдыхались за день, и на вечернем привале у огня подолгу звучали неторопливые рассказы о странствиях, битвах, любовных победах, раскатывался смех, распугивающий ночное зверье, гремели боевые песни на разных наречиях.
Конан почти привязался к своему новому приятелю и спутнику, открыв в нем ряд несомненных достоинств: умение находить общий язык — в прямом и переносном смысле — с любым человеком, незлобивый и отходчивый нрав, массу мелких умений и навыков, необходимых в путешествии, неисчерпаемый запас баек. Недостаток у него был один, но очень, с точки зрения киммерийца, серьезный: Шумри не был воином. Он даже не имел меча, а когда Конан хотел дать ему денег, чтобы тот приобрел себе приличное оружие, он только замотал головой, оправдываясь, что все равно не умеет с ним обращаться. Правда, у немедийца был кинжал, узкий и хорошо наточенный, всегда висевший на поясе. Но Конан сильно сомневался, что клинок этот знает запах и вкус человеческой крови: скорее всего, он служил лишь для разделки дичи, снятия шкур, починки снастей и прочих мелких хозяйственных надобностей.
Первая часть плаванья протекала удивительно спокойно. Ни ночные разбойники, ни хищные звери, ни алчные сборщики путевых податей не нарушали ровного продвижения на запад, вверх по течению величавой реки, одной из самых полноводных и протяженных в мире.
Там, где русло Стикса делало резкий поворот на юг, начинались пороги. Река меняла свой неторопливый нрав, заваленная острыми валунами, она пенилась и кипела, крутила водовороты. Пришлось потрудиться: вытащить баркас на берег, разгрузить его и перетаскивать на собственных плечах до тех пор, пока река вновь не стала спокойной и безопасной.
У самых порогов, на противоположном берегу высилась крепость Файон. Семь ее гигантских башен из черного камня, соединенных стенами, нависали над бурлящей и пенящейся водой. Конан не без удовольствия встретился глазами с угрюмой твердыней стигийских жрецов. Много славных и довольно свежих воспоминаний были связаны у него с этим местом. Здесь ему легла в ладонь прохладная и надежная рукоять Небесной Секиры — волшебного и одушевленного оружия, равного которому не было и нет в мире. Отсюда он, направляясь в Иранистан, взмыл в небо на плечах огромного людоеда-кутруба. Здесь он славно впоследствии отомстил посмевшим захватить его в плен стигийским жрецам…
Чем дальше к югу, тем уже становилось русло Стикса. С берегов его исчезли селения, не стало прямых, словно вычерченных по линейке, оросительных каналов. Поля и оазисы постепенно сменились джунглями. Становилось все темнее, все душнее. Опутанные лианами деревья так низко нависали над рекой, что солнце не могло пробиться сквозь их листву. Баркас плыл в вечной тени. Впрочем, прохладнее от этого не становилось. Влажные испарения и духота доводили до изнеможения быстрее, чем слепящие лучи солнца в зените.
На одном из привалов случилось несчастье. Гребец кушит отошел в сумерках к реке, чтобы набрать воды для ужина. Неожиданно дикий вопль страха и боли потряс вечернюю тишину. Конан, мгновенно оказавшийся на берегу, увидел, что ногу несчастного зажал клыками огромный крокодил, буро-зеленая тварь, напоминающая поваленное бурей и поросшее осклизлым мхом дерево. Тварь, алчно подергивая хвостом, затаскивала свою жертву в воду.
Рывком вытащив меч, всегда висящий у него на поясе, киммериец несколько раз всадил острие в шею, затылок и левый бок крокодила, но шкура у него оказалась на редкость толстой и прочной. Клинок лишь царапал ее, но не мог проникнуть глубоко в тело. Крокодил сильнее забил хвостом, продолжая все так же тянуть свою отчаянно кричащую добычу. Тогда Конан упал на колени прямо в воду, возле самых раскоряченных лап, упирающихся в песчаное дно. Выждав удобный момент, он вонзил меч глубоко под левую лапу, в не защищенное крепкой кожей, светло-желтое подбрюшье. Только после этого мощные зубы разжались, и несчастного гребца удалось вытащить на берег. Буро-зеленое туловище еще долго билось в агонии, замутив прибрежную волу.
Пока Шумри промывал рваную рану гребца и перевязывая ее чистым куском парусины, остальные кушиты ловко разделали тушу. Мясо они поджарили на углях, а шкуру разрезали на несколько лоскутов, собираясь хорошо просушить ее и смастерить прочные доспехи. Пиршество продолжалось до глубокой ночи, но веселье не было безмятежным, так как его нарушали протяжные стоны раненого, становившиеся все более долгими и душераздирающими.
Несмотря на все лекарские навыки немедийца, гнилые зубы рептилии сделали свое дело: к утру у гребца поднялся сильный жар, а к вечеру следующего дня несчастный умер, поминая в бреду всех кушитских богов, а также шемитских и стигийских…
