Багровая земля - [64]

– Я этот сюжет видел, – подтвердил переводчик. – И женщина, и ее возлюбленный не проронили ни слезинки, они ни в чем не раскаивались и, как могли, подбадривали друг друга. А когда загремели автоматы, успели обменяться взглядами. Телекамеры приблизили эти взгляды – и сколько же там было нежности, любви и обожания! Не сомневаюсь, что в тот вечер плакали все женщины Афганистана.

– Это хорошо, – глубокомысленно изрек Гуламхайдар. – Значит, до них дошло. Значит, прежде чем изменить мужу, они сто раз подумают, стоит ли это делать.

Надо ли говорить, что рассказ произвел на всех тягостное впечатление. И тогда я решил прервать затянувшийся разговор.

– Давайте все-таки сфотографируемся, – предложил я на прощание. – Кто знает, встретите ли вы здесь человека с фотоаппаратом? А так – будет память, – более чем прозрачно намекнул я на его ближайшее будущее.

– Нет-нет! – вскинулся Гуламхайдар. – Это мне может повредить.

Когда Гуламхайдара увели, Ариф так треснул кулаком по столу, что подпрыгнули чашки с чаем:

– Ни черта ему не повредит! Он будет расстрелян! Нет, вы только подумайте: этот мерзавец видит себя судьей, он мечтает вершить прилюдные казни. Не приведи Аллах, если эти подонки придут к власти, тогда прилюдные казни станут нормой жизни. Не-ет, эта зараза должна быть уничтожена на корню и, пока гуламхайдары в наших руках, их надо ставить к стенке. Другого выхода нет. Иначе к стенке поставят нас.

Следователь оказался сдержаннее:

– Каков, мерзавец, а?! Солдаты сражались до последнего патрона – раненых Гуламхайдар пристреливал. А пленные к нему не переходили, пленных, как правило, ставили к стенке – это доказано. Так же поступали со стариками, которые не отдавали в банду своих сыновей. Гуламхайдар врет, он – зверь, страшный и бешеный! Так что его участь решена.

– А что же он, говоря по-русски, ломает ваньку? На что надеется?

– Гульбеддин внушил главарям своих банд, что в беде их не оставит: выкупит, обменяет или устроит побег…

После встречи с Гуламхайдаром мы как-то примолкли. Что ни говори, а разговор с бандитом, который не скрывает своей ненависти, гордится пролитой кровью и надеется продолжить кровавый шабаш, оставляет определенный след. Первым эту перемену в настроении почувствовал Ариф.

– Ну что, вы удовлетворены? – обратился он ко мне. – Или хотите еще?

– Хочу, – неожиданно для себя заявил я. – Только, если можно, из тех, кто одурачен, сбит с толку такими, как этот бывший учитель.

– Есть и такие! – заглянул начальник тюрьмы в толстенный журнал. – Приведите Кабира, – приказал он.

Мухаммад Кабир оказался крепким, кряжистым парнем, одетым в национальный пуштунский костюм. На вопросы отвечал охотно, подробно и очень быстро:

– Родом я из кишлака Халази провинции Парван, – начал он. – У меня два брата и три сестры. Когда к власти пришел Амин, мне было шестнадцать, как раз окончил восьмой класс. Аминовские репрессии обрушились и на наш кишлак. Тогда мы снялись с места и всем родом ушли в Иран. Там меня сразу же определили в учебный центр.

– Военный? – уточнил я.

– Конечно.

– Чему учили?

– Стрелять, взрывать, пытать. Короче, убивать.

– Инструкторы были афганские?

– Что вы! Афганцы тогда ничего не умели, поэтому нас учили иранские и китайские инструкторы. По окончании учебы был парад. Принимали его какие-то афганцы и военные в иранской форме.

– И что потом? Сразу в бой? 

– Нет, – усмехнулся Абдул, – оружие нам доверили не сразу, вначале устроили экзамен на политическую зрелость. В тот день, когда в Афганистан вошли русские полки, была организована демонстрация протеста около советского посольства в Тегеране. Руководил нами инженер Надим. Сначала мы выкрикивали антисоветские лозунги, размахивали флагами, а потом взялись за камни. Перебили стекла, вытоптали клумбы, сожгли портреты лидеров а, если бы дали команду, разнесли бы и само здание. Но Надим крикнул в мегафон, что, мол, хватит, мы свое дело сделали, а лишних алмазов у нас нет. До сих пор мучаюсь и гадаю, о каких алмазах он говорил? – развел руками Кабир. – Раз Надим сказал «лишних», значит, не лишние у него были, так? Но откуда у обыкновенного инженера алмазы?

– Ты и вправду хочешь знать, о каких алмазах речь? – спросил я.

– Очень хочу! – приложил он руку к сердцу. – Раз они у Надима были, почему он не поделился с нами?

– Никаких алмазов у Надима не было, – успокоил я Кабира. – И вообще речь идет об одном-единственном алмазе под названием «Шах». Это один из самых крупных и самых прекрасных алмазов в мире, величиной с мизинец, и в нем около девяноста карат. Четыреста лет назад его нашли в Индии и берегли как зеницу ока. Потом он принадлежал потомкам грозного Тимура, пока не оказался в Тегеране.

– Откуда вы это знаете? – недоверчиво привстал Абдул.

– Ох-ох-хо, – вздохнул я, – учиться надо было, а не бегать по горам с автоматом. Ладно, расскажу, может быть, тебе и вправду полегчает.

Значит, дело было так, – плеснул я себе свежезаваренного чая. – Жил в России начала девятнадцатого века прекрасный поэт и замечательный дипломат Александр Сергеевич Грибоедов. В те годы Россия непрерывно воевала то с Турцией, то с Персией. И вот, после очередной победы Россия потребовала, чтобы Тегеран выплатил контрибуцию в размере 20 миллионов рублей – деньги по тем временам огромные. А придумал этот, с позволения сказать, штраф Грибоедов. Он считал, что главным итогом успешных сражений должны быть не захваченные знамена противника, а деньги. «Деньги – это также род оружия, – писал он царю. – Требуя денег, мы лишаем неприятеля способов вредить нам на долгое время». Царь прислушался к мнению Грибоедова и наложил на Персию огромную контрибуцию.