— Почему, папочка, нам не купить такое хорошенькое канапе[12], как у миссис Дивтакис? — тонким визгливым голосом вопрошала она. — Знаешь, у нее стоит с голубой атласной обивкой? Ты говоришь, с деньгами туго, да? Зачем же ты тогда водишь свою блондинку в ресторан обедать и танцевать? A-а, думаешь, я не знаю? То-то. Раз ты водишь блондинку, то я покупаю канапе, обивка лиловая и золотые подушечки. И очень даже глупо с твоей стороны, папочка, говорить, что это был деловой обед, да. И являться домой обмазанным губной помадой. Так что я покупаю канапе, и еще я заказываю себе меховую накидку — очень прекрасную, под норку, просто не отличишь, совсем-таки дешево и выгодно…
Тут странное поведение публики, только что завороженно ей внимавшей и вдруг дружно схватившейся за работу, побудило Викторию оборвать представление и обернуться к дверям — на пороге стоял мистер Гринхольц и взирал на нее.
Виктория не нашлась что сказать и только произнесла: «О!»
Мистер Гринхольц крякнул.
Он сбросил пальто, ринулся к себе в кабинет и хлопнул дверью. И сразу же заработала его жужжалка: два коротких звука и один протяжный. Это он вызывал Викторию.
— Тебя, Джонси, — без надобности уточнила одна из подружек по работе, и глаза ее вспыхнули злорадством. Две другие разделили это благородное чувство, выразив его одна восклицанием: «Ну и влетит тебе, Джойс», — а другая повторным призывом: «На ковер, Джонси». Конторский мальчик, несимпатичный подросток, ограничился тем, что провел пальцем себе поперек шеи и зловеще прищелкнул языком.
Виктория прихватила блокнот с карандашом и явилась в кабинет мистера Гринхольца, мобилизовав всю свою самоуверенность.
— Я вам нужна, мистер Гринхольц? — поинтересовалась она, устремив на него невинный взор.
Мистер Гринхольц шуршал тремя фунтовыми бумажками и шарил по карманам в поисках мелочи.
— Ага, пришли, — заметил он. — Так вот, моя милая, с меня довольно. Я намерен немедленно выплатить вам выходное в размере недельного жалованья и прямо сейчас отправить вас отсюда на все четыре стороны. Попробуйте на это что-нибудь возразить, если сможете.
Виктория, круглая сирота, открыла было рот, чтобы приступить к рассказу о том, что ее бедная мамочка ложится на операцию, и она, Виктория, так расстроена, что почти ничего не соображает, а ее маленькое жалованье — единственный для нее и вышеупомянутой мамочки источник существования… Как вдруг, взглянув в квелое лицо мистера Гринхольца, передумала и вместо этого радостно и убежденно произнесла:
— Совершенно, совершенно с вами согласна, мистер Гринхольц. По-моему, вы абсолютно, ну абсолютно правы.
Мистер Гринхольц немного опешил. Он не привык, чтобы изгоняемые им служащие так приветствовали и одобряли его решение. Пряча растерянность, он пересчитал монеты у себя на столе и со словами: «Девяти пенсов не хватает», — снова взялся угрюмо шарить по карманам.
— Ну и Бог с ними, — любезно сказала Виктория. — Можете сходить на них в кино или купить шоколадку.
— И марки тоже, по-видимому, кончились.
— Не имеет значения. Я все равно писем не пишу.
— Я мог бы послать вам по почте, — неуверенно предложил мистер Гринхольц.
— Не беспокойтесь, — ответила Виктория. — А вот как насчет отзыва о работе?
Мистер Гринхольц снова ощутил прилив негодования.
— С какой стати я буду писать вам отзыв? — возмущенно спросил он.
— Принято так, — пожала плечами Виктория.
Мистер Гринхольц притянул к себе листок бумаги, начертал несколько строк и пододвинул к ней.
— Устроит вас?
«Мисс Джонс два месяца работала у меня секретарем-машинисткой. Стенографирует неточно, пишет с ошибками, оставляет службу из-за напрасной траты рабочего времени».
Виктория поморщилась.
— Что-то не похоже на рекомендацию, — заметила она.
— А я и не собирался вас рекомендовать.
— По-моему, вы должны, по крайней мере, написать, что я честная, непьющая и порядочная, потому что это чистая правда. И может быть, еще, что не болтаю лишнего.
— Это вы-то?
— Именно я, — тихо ответила Виктория, невинно глядя ему в глаза.
Мистер Гринхольц припомнил кое-какие письма, писанные Викторией под его диктовку, и решил, что осторожность — лучшее оружие мести.
Он разорвал первый листок и написал на втором:
«Мисс Джонс два месяца работала у меня секретарем-машинисткой. Оставляет службу по причине сокращения штата».
— Так годится?
— Могло быть и лучше, — сказала Виктория, — но сойдет.
И вот теперь, с недельным жалованьем (минус девять пенсов) в сумочке, Виктория сидела на скамейке в сквере Фиц-Джеймс Гардене, представляющем собою обсаженный чахлым кустарником треугольник с церковью в середине и большим магазином сбоку.
У Виктории была привычка, если только не шел дождь, купив себе в молочном баре один сандвич с сыром и один — с помидором и листиком салата, съедать свой скромный обед здесь, как бы на лоне природы.
Сегодня, задумчиво жуя, она опять и опять ругала себя — могла бы, кажется, знать, что всему свое место и время и совсем не стоит передразнивать на работе жену начальника. Впредь надо научиться обуздывать свой темперамент и не скрашивать такими шуточками скучную работу. Ну, а пока, освободившись от «Гринхольца, Симмонса и Лидербеттера», Виктория с удовольствием предвкушала, как поступит на новое место. Она всегда обмирала от радости, в первый раз выходя на работу, — мало ли что там тебя ждет.
