Бабья доля - [4]

Ветер снегом вагон забрасывал,

разозлясь за стеклом окна…

Вот она, сторона Некрасова,

ярославская сторона!

Как в стихах его – не кончается

бесконечных покосов ширь;

над болотом шумят-качаются

ропотливые камыши;

возле леса, от снега белого,

спит деревня, белым-бела;

от колодца обледенелого

тропка тихая пролегла;

поросли лопухом-репейником

задымлённые стены риг.

И мне кажется коробейником

подошедший к окну старик.

Он, во мне угадав нездешнюю,

зорким глазом прильнёт к стеклу,

скажет, окая: «Скоро Грешнево…»,

не спеша запахнёт тулуп,

станет медленно подпоясывать…

Ветер плачется, ночь темна.

За окном сторона Некрасова,

ярославская сторона.

1946

«Я опять убегу!..»

Я опять убегу!

И на том берегу,

до которого им не доплыть,

буду снова одна

до утра, дотемна

по некошеным травам бродить.

Возле старой ольхи,

где молчат лопухи,

плечи скроются в мокрой траве.

И твои, и мои,

и чужие стихи

перепутаются в голове.

Я пою про цветы,

потому что и ты

на каком-нибудь дальнем лугу

ходишь, песней звеня.

И напрасно меня

ждут на том,

на другом, берегу!

1947

«Одна в поле греча…»

Одна в поле греча,

а от пчел нет житья!

Одна в году встреча,

да и та не моя.

И песни, и речи —

не отстанут друзья.

Одна в году встреча,

да и та не моя.

1947

«Я об этом не жалею…»

Я об этом не жалею

и потом жалеть не буду,

что пришла я первой к пруду,

что поверила тебе я.

Тонко-тонко,

гибко-гибко

никнут вётлы над прудами…

Даже первая ошибка

забывается с годами.

Я об этом не жалела,

что вчера тебя встречая,

ничего не замечая,

я в глаза твои смотрела

долго-долго,

много-много.

А теперь ресницы – вниз…

Даже узкая дорога

может на две разойтись.

1947

«Ты уходишь в синий вечер…»

Ты уходишь в синий вечер…

Ветер с поля пахнет гарью,

носит семя спелой гречи,

гнёт к ногам иван-да-марью.

Ветер может всё на свете!

А сегодня мне понятно:

ты уйдёшь!

И даже ветер

не вернёт тебя обратно.

1947

«Я раздвину занавеси окон…»

Я раздвину занавеси окон,

я все двери настежь распахну,

чтобы ты издалека-далёка

увидал сейчас меня одну.

Пусть влетит холодный ветер в двери,

волосы и платье теребя…

Я хочу, чтоб ты навек поверил

в то, что мне не выжить без тебя.

1947

«На высоком берегу…»

На высоком берегу

я стою.

Эту песню берегу —

не пою.

Кто-то бегает в пыли

босиком.

Улетают журавли

косяком.

Отцветает бересклет

у плетней.

Разгорается рассвет

все сильней.

Тихий вечер,

коноплю теребя,

помнит-знает,

как люблю

я тебя.

1947

«Ты меня неразгадкой не мучай…»

Ты меня неразгадкой не мучай:

ты сказал, что однажды в году

и берёза бывает плакучей,

не стыдясь, у людей на виду.

Я встречала плакучие ивы,

горем гнутые поросли лоз,

помню жгучие слёзы крапивы,

но не знала плакучих берез.

А сегодня примчались к берёзе

невесенние тёмные грозы,

и катились в зелёную озимь

золотые холодные слёзы.

1947

«Снова до рассвета…»

Снова до рассвета

песня по равнине:

«Как бы мне, рябине…

Как бы мне, рябине…»

Снег ко мне на плечи

ветром нанесло.

Никого навстречу

нету, как назло.

Медленней и строже

зимняя заря.

Промелькнёт прохожий

возле фонаря.

И опять ни звука

на моей дороге.

Будет та же скука,

той же быть тревоге.

Той же быть кручине,

те же сны приснятся…

«Как бы мне, рябине,

к дубу перебраться?»

1947

Август

Поздний август пришел без оглядки,

задохнулся, устал, заспешил.

Он осинам бордовые латки

на зелёные платья нашил.

Под еловые сизые лапы

побросал с перехлёстом дождей

сыроежек лиловые шляпы

и косматые губы груздей.

Взбудоражил тихоню Ветлугу,

приподнял и размыл берега;

разметал по колхозному лугу

молодые крутые стога.

В палисаднике вянет крушина,

жернова захлебнулись зерном.

На дороге буксует машина,

до отказа гружённая льном.

1947

Хлеб 47-го

Может быть, забудется и это:

как, проклятым полымем паля,

жгло хлеба засушливое лето,

и от боли трескалась земля.

Как в домах – больным, по уговору —

береглась последняя трава,

и сухую липовую кору,

скрежеща, мололи жернова.

Но запомню: проливные грозы,

золочёный колос у плеча,

длинные, скрипучие обозы

в бубенцах и лентах кумача;

и вчера, увидя море хлеба,

на колени став у поля ржи,

на голос, поднявши руки в небо,

плакала старуха у межи.

1947

Стихи о детстве

1

Мне ни правдами, ни сказками

не забыть такой поры…

Там звенящими салазками

кто-то падает с горы.

Там блестят и пахнут шишками

начала январей.

Там боялась я с мальчишками

ловить нетопырей.

Там ветра поют тростинками

у маленькой реки,

и под тонкими осинками

сидят боровики.

Там сугробы пахнут вёснами

(звончей, ручей, журчи!),

а под мартовскими соснами

токуют косачи;

а метелями крылатыми,

когда вокруг темно,

ходит серый волк с волчатами

под мамино окно;

и, рванув цепями тряскими,

воют псы у конуры…

Мне ни правдами, ни сказками

не забыть такой поры!

2

…А вечер пришёл, и посёлок улёгся,

и тучи закрыли луну и звезду.

И я воровала лиловые флоксы

в заросшем малиной соседском саду.

В гривастой траве – ни дорожки, ни следа,

в обнимку с крапивой стоят лопухи.

Я ночью однажды из окон соседа

услышала: кто-то читает стихи.

И я пробиралась вдоль мокрого сада,

и боль, и дыханье в груди затая,

и слышала в окнах: «Гренада, Гренада!»

И снова: «Гренада, Гренада моя!»

Я, тесно прижавшись к некрашеной стенке,

забыла на клумбе чужие цветы,

забыла, что жжет от крапивы коленки,

забыла, что очень боюсь темноты!

…Расходятся тучи; протяжно и звонко,

горласто и долго орут петухи.

А в мокрой крапиве босая девчонка