Бабы - [7]

– - Тьфу, паскудница, на что только навела; что никогда не думал -- подумаешь…

К обеду Влас вырубил половину полосы. Он устал и проголодался. Солнце поднялось высоко и жарило во всю мочь; кругом звенели комары, жужжали слепни и надоедали своей неотвязной прилипчивостью. Влас решил идти домой; возникшие было в нем чувства усилились, и он подумал:

"Куда нам об этом… Скора будешь еле ноги таскать, и года, и все… Нечего зря и голову забивать". Но когда он пообедал и лег в полог отдохнуть, его опять охватили те мысли, что давеча зародились у него в первый раз, и он уже не мог сдержать их.

Управившись после обеда, пришла Иринья, но Влас тотчас же отвернулся от нее и зажмурил глаза.

– - Что отвертываешься, аль не любо? -- грубо проговорила баба.

– - Я спать хочу! -- притворно-сонным голосом проговорил Влас.

– - Ишь ты, какой до сна-то стал!..

VIII

Иринья ясно видела, что Влас с каждым днем глядел на Сидору внимательней. Он любовался ею за работой, за обедом, и когда он останавливал на ней глаза, во взгляде его зажигался огонь страсти.

Чем дальше, тем огонь становился заметней. Иринью же жгло другим огнем, и она страшно мучилась. Сидора делала свое дело и не обращала внимания, что происходит кругом. Влас иногда закидывал ей какую-нибудь шутку, и Сидора беззаботно смеялась на нее. Она иногда пела песни и пела для себя, но Влас при звуке ее голоса делался сам не свой, и огонек, временами зажигавшийся в его глазах, разгорался все больше и больше. В первый праздник после навозницы Сидора ходила домой. Она воротилась оттуда очень веселая, оживленная. Влас, глядя на нее, сам сделался веселее и стал ждать, не заговорит ли она.

Сидора расправилась с дороги и, обращаясь к Власу, проговорила:

– - Ну, хозяин, я хочу у тебя деньжонок попросить…

– - На что это тебе? -- улыбаясь, сказал Влас.

– - Мужу послать: прислал письмо, пишет, что, если лагери нонче пройдут благополучно, осенью в побывку придет.

– - Ишь ты!.. -- сказал Влас, стараясь не менять голоса, но меняясь в лице. -- А ты рада небось?

– - Еще бы, мужу да не радоваться! Кому же мне и радоваться, как не мужу?

– - Какая ж он тебе родня? -- постарался пошутить Влас.

– - Какая ни на есть, а вот дороже его и человека на свете нет.

– - Что ж он, хорош у тебя очень?

– - Как кому, а по-моему, хорош.

– - Ну, что ж, пошли, а он там гульнет за твое здоровье.

– - Пущай, куда хочет, деет, это не мое дело.

– - А если он с другой прогуляет твои деньги?

– - Ну, так и с другой! -- усомнилась Сидора.

– - Очень просто, солдаты-то -- они какие!.. -- Ну, это дело темное.

Влас дал денег Сидоре; он казался очень спокойным. Но когда он вечером лег спать, то ему стало стыдно своих дум. "Что я думаю, дурак! -- стал сам себя ругать он. -- Она жена своего мужа; она так любит его, а я томлюсь по ней в грехах и хочу, чтобы она со мной на грех пошла, к чему же это поведет? Вон еще ничего не было, а Иринья-то уж в дугу свелась, а если на самом деле пойдет, тогда что ж ей делать?"

Ему стало жалко Иринью, детей, того безмятежного покоя, который был в их семье до этой весны, и он с удивлением начал думать, что это ему втемяшилось в голову при виде Сидоры. Ну, хороша она, красива, да мало ли что: хороша Маша, да не наша. Надо все это выкинуть из головы да на старый путь находить, пошалил в мыслях, да и баста.

На другой день Влас совершенно спокойно глядел на Сидору; прежние мысли уже не возникали в его голове. Власу чувствовать это было отрадно, и он с каждым днем делался довольнее собой и веселей.

Запахали навоз; стали подготовляться к покосу; бабы спешили до покосу еще раз выполоть гряды. Влас сидел в сарае и налаживал косы. Около него вертелись Мишутка и Дунька. Влас с любовью поглядывал на них и этим будто бы старался загладить тот недостаток отцовской ласки, который они испытывали за последнее время. Ребятишки пристали к нему, чтобы он сделал им грабли.

– - На что же вам грабли, сопляки?

– - Мы будем на юг ходить, -- лепетала Дунька.

– - А там ногу наколешь!..

– - А я обуюсь.

– - Обумши-то тяжело…

– - Ну, на ёшадь сяду…

– - Там тебя мамка сеном закладет.

Мишутка следил за освобождавшимся инструментом у отца, и как только отец откладывал что-нибудь в сторону и брал в руки другое, он хватался за него и силился что-нибудь или выстругать, или затесать.

Власу были очень милы дети, дорог каждый звук их голоса, и он удивлялся, как это он мог прилепиться мыслью к другому и забыть вот это счастие. "Мог же я так потерять голову!" -- думал он.

IX

Иринье было неизвестно, что происходит у мужа в душе, поэтому она по-прежнему мучилась ревностью.

Пришел Петров день. Сидора опять отпросилась у Власа и пошла посылать мужу деньги. Влас отпустил ее ни слова не говоря, но по уходе ее Иринья взбеленилась: она хотела в этот день разобраться с работницей в горенке, пока до покоса, а по уходе работницы ей приходилось делать это одной.

– - Что это за порядок! -- крикнула она мужу. -- Каждый праздник домой ходит: в Иванов день ходила, сегодня ушла. Мы ее нанимали-то по домам ходить?..

– - Так что ж такое, ведь праздник сегодня…

– - Мало что праздник, а в праздник делов нет? Мы и в праздник пить-есть хотим; чай, понимать должна.