Бабушкины сказки - [135]

Хотя я был очень утомлен от продолжительного путешествия, но выразил желание поскорее идти вперед, чтобы увидеть свою новую резиденцию и познакомиться со своим товарищем и братом, бирманским царем. Мы торжественно шли по берегу реки Ирравади, которая отличалась удивительной красотой. Она текла то медленно, то быстро между скалами, покрытыми совершенно незнакомой мне растительностью, так как мы подвигались на север, и здесь уже было гораздо свежее, чем на моей родине. Все имело другой вид. О тишине и величии пустыни не было и помина. Это был мир роскоши и празднеств. По реке сновали многочисленные лодки с высокой кормой в форме полумесяца, на которой развевался шелковый флаг, усеянный золотыми блестками. Далее виднелись рыбацкие лодки, украшенные зеленью и цветами. На берегу богатые люди выходили из своих роскошных жилищ и, преклоняя колени, подавали мне благовония. Музыканты и жрецы сбегались со всех храмов и присоединяли свои голоса к сопровождавшему меня оркестру.

Мы шли с роздыхами, чтобы я неслишком утомлялся. Два-три раза в день делали привалы, чтобы меня купать. Река у берега не всегда была достаточно мелкой. Аор заставлял меня исследовать дно хоботом. Я любил купаться только на песчаном дне и в прозрачной воде. Отыскав брод, я бросался по течению, не спуская со своей шеи доверчивого Аора. Он так же, как я, любил купанье. В трудных и опасных местах он поддерживал мою силу и бодрость, играя на флейте песенку нашей родины. Моя свита и толпа, собравшаяся на берегу, выражали свое беспокойство и восхищение криками, падали ниц и простирали ко мне руки. Послов тревожила смелость Аора. Они рассуждали между собой, не следует ли запретить, чтобы я подвергал такому риску свою драгоценную жизнь. Однако Аор, не переставший играть на флейте над самой поверхностью воды, и мой хобот, поднятый, как шея гигантского лебедя, свидетельствовали о нашей безопасности. Когда мы мирно выходили на берег, все сбегались ко мне с коленопреклонениями и славословиями, а мой оркестр оглашал воздух шумной музыкой. Этот оркестр с первого же дня мне не понравился. Он состоял из различных труб, странных гонгов, бамбуковых кастаньетов и больших барабанов, которые везлись слонами. На одном слоне стояла круглая клетка богатой работы; в середине ее сидел человек, поджав ноги, и поочередно бил палочками по целому ряду звучных барабанов. В другой такой же точно клетке находились тарелки из различных металлов. Ее тоже вез слон, и музыкант, сидевший в ней, извлекал из тарелок громкие аккорды. Сначала этот гул инструментов неприятно поразил мой тонкий слух. Однако постепенно я привык к этому, и мне даже стал нравиться оркестр, который прославлял меня на весь мир. Однако я все-таки предпочитал нежную музыку. Мне нравилась бирманская арфа, кайман и гармоника со стальными клавишами, звучавшая, как ангельский голос, а больше всего певучая мелодия, которую Аор играл мне на своей дудочке.

Однажды, когда он играл посреди реки, нас окружила целая стая больших раззолоченных рыб, которые высовывали головы из воды, словно о чем-то нас умоляли. Аор бросил им горсточку риса, который всегда носил при себе в мешочке за поясом. Они выказали живейшую радость и поплыли за нами до самого берега. При восторженных восклицаниях толпы я осторожно поймал одну из рыбок и подал старшему послу. Он поцеловал ее и велел покрыть новым слоем позолоты, а затем почтительно опустил в воду. Я узнал, что это священные рыбы Ирравади, которые живут только в одном месте реки и подплывают на зов человека, так как люди никогда их не обижают.

Наконец мы прибыли в Пагам, город, протянувшийся на четыре-пять миль вдоль реки. Долина дворцов, храмов, пагод, вилл и садов так поразила меня, что я остановился, словно хотел спросить своего магаута, не сон ли это. Он не меньше моего был озадачен и, потрепав меня по лбу, сказал:

«Вот твое царство. Забудь леса и джунгли; теперь ты в мире золота и алмазов!»

Действительно, это был волшебный мир. Тысячи храмов и пагод сверху донизу сверкали серебром. Буддизм пощадил памятники прежней религии, и потому храмы отличались большим разнообразием. Это были массивные здания, одни приземистые, другие высокие, как остроконечные пики. На некоторых были огромные колоколообразные купола. Поверх часовни иногда виднелось огромное белоснежное яйцо в золотой оправе. Длинные крыши, одна над другой, были укреплены на резных столбах, вокруг которых извивались сверкающие драконы, и их чешуйки из разноцветного стекла казались драгоценными камнями. Другие крыши зеленого, синего, красного цвета, расположенные по этажам, постепенно уменьшаясь кверху, заканчивались золотым шпилем с хрустальной головкой, которая сверкала на солнце, как гигантский бриллиант. К некоторым из этих зданий вели лестницы в триста – четыреста ступеней с ослепительно-белыми террасами, которые, казалось, были выточены из цельного куска прекраснейшего мрамора. Целые горы как будто одеты были белым кораллом и перламутром. На крышах и выступах многих строений виднелись чудовищные деревянные фигуры, покрытые позолотой и эмалью; они как будто стремились броситься в пространство. В других местах были совершенно ажурные бамбуковые постройки изумительной работы. Здесь выражалась причудливая фантазия, расстилались безумные богатства. Мрачное величие больших черных монастырей в древнем стиле оттеняло блестящие современные постройки. Теперь от этого великолепия не осталось и следа; тогда же оно представляло волшебный сон, восточную сказку, проведенную в жизнь искусством человека.