Бабушка - [74]

— Да, очень долго, и это по моей вине.

— И, полно, графинюшка, в животе и смерти один Бог волен. Уж как мы горевали и молились, чтоб Господь послал вам здоровья. Великое это сокровище, а человек ценит его лишь, когда потеряет. Куда вам с этих пор, ведь вы молоденькая, княгиня не перенесла бы такого горя.

— Я это знаю, — со вздохом отвечала Гортензия, опуская сложенные руки на альбом в красивом переплете, лежавший у нее на коленях.

— Что с вами, голубка моя, почему вы такая бледная? — участливо спрашивала бабушка, глядя на девушку, похожую на печального ангела.

— Ничего, бабушка, — отвечала Гортензия с вынужденной улыбкой, которая лучше слов говорила о затаенном горе. Старушка не пыталась больше что-либо узнать, но поняла, что болезнь девушки не столько телесная, сколько душевная.

Минуту спустя Гортензия уже расспрашивала, как всем жилось без нее в маленьком домике, вспоминали ли о ней дети. Бабушка охотно рассказывала; полюбопытствовала в свою очередь, как поживает княгиня и что она сейчас поделывает.

— Княгиня поехала к леснику, — объяснила Гортензия, — я попросила у нее разрешения остаться, чтоб порисовать эту долину и навестить вас. Она заедет за мной.

— Сам Бог ее посылает… — обрадовалась бабушка. — Надо надеть чистый передник; как со льном повозишься, вся в пыли станешь. Вы посидите, графинюшка, я мигом ворочусь!

С этими словами бабушка встала и ушла в дом; скоро она вернулась в чистом переднике, в белом платке и с косынкой на шее, неся белый хлеб, мед, масло и сливки.

— Не угодно ли хлебца, вчера печеный. Да пойдемте в сад, там зелени больше. Правда, и под липой довольно тени. Я люблю сидеть под ней: тут и птица вся у меня на виду, гуляет, в земле роется…

— Тогда останемся, мне и здесь хорошо, — перебила Гортензия, принимаясь за угощение. Нисколько не церемонясь, она отрезала себе хлеба и начала пить и есть. Девушка знала, что оскорбила бы бабушку, если б ничего не попробовала. Между тем она раскрыла альбом и показала бабушке свой рисунок.

— Ах ты, боже мой! Ведь вся долина наша срисована: и луга, и косогоры, и лес, и плотина! Да вон, кажись, и Викторка!… — воскликнула удивленная бабушка.

— Она подходит к этому уединенному уголку. Я встретила ее на косогоре. Как она оборвана!…Разве нельзя ей помочь? — с состраданием спросила девушка.

— Ох, милая моя графинюшка, телу-то пособить можно, да что проку, коли рассудка нет. Душа ее блуждает где-то, и видит она все, как во сне…Может, любя ее, Господь отнял у нее память, и она забыла, что перенесла. Если б вернулся к ней разум, так она, пожалуй, от отчаяния и свою душу загубила, как… Да простит ей Господь; коли согрешила, так искупила страданиями… — Бабушка прервала речь. Перевернув страницу, она увидела новое чудо. — Спаситель мой!… Кажись, Старая Белильня! Вот и двор и липа, а вот я, дети, собаки — все, как живые. Господи, вот что довелось увидеть! Кабы наши-то знали! — воскликнула бабушка.

— Я никогда не забываю людей, которые мне нравятся, — сказала Гортензия. — И чтоб лучше запомнить милые черты, я зарисовываю их. Люблю я также рисовать на добрую память те места, где приятно проводила время… А ваша долинка прелестна…Если б ты позволила, бабушка, я бы охотно нарисовала тебя детям на память.

Бабушка заволновалась и покачала головой.

— Меня-то, старуху?… Ни к чему это, графинюшка, — сказала она прерывающимся голосом.

— Почему же, бабушка? Будешь одна дома, я приду и нарисую тебя. Сделай это для внуков, пусть им останется твой портрет.

— Если вы так желаете, графинюшка, будь по-вашему, — решилась бабушка. — Только чтоб никто не знал об этом, а то скажут, что бабушка одурела на старости лет. Покуда я жива, им мой портрет не надобен, а умру — все равно будет, что обо мне скажут.

Гортензия обещала молчать.

— Где же, графинюшка, вы учились этому? Я сроду не слыхивала, чтоб женщина рисовать умела, — спросила бабушка, перевертывая лист.

— Девушкам моего круга многому надо учиться, чтоб уметь убивать время…Но живопись мне особенно понравилась, — отвечала Гортензия.

— Хорошее это дело, — рассудила бабушка, разглядывая рисунок, вложенный в альбом. На нем была изображена поросшая лесом скала, о которую разбивались морские волны. На скале стоял молодой человек с бутоном розы в руке и смотрел на море; вдали виднелся корабль с распущенными парусами.

— Это тоже ваша работа? — спросила бабушка.

— Нет, это дал мне художник, он учил меня рисовать, — чуть слышно прошептала девушка.

— Так, стало быть, это он сам?

Гортензия промолчала, щеки ее залились румянцем.

— Кажется, княгиня едет… — проговорила она, вставая.

Бабушка тотчас же поняла; теперь она знала, чего недостает Гортензии. Никакой княгини и в помине не было. Девушка снова села. Поговорив о разных разностях, бабушка начала рассказывать о Кристле с Милой и призналась Гортензии, что хочет попросить за них княгиню. Гортензия одобрила ее намерение и обещала замолвить словечко.

Наконец, показалась княгиня. Она шла по тропинке, а карета ехала по дороге. Сердечно поздоровавшись с бабушкой, княгиня подала Гортензии букет дикой гвоздики и сказала: «Ты, кажется, любишь эти цветы. Я нарвала их для тебя в поле».