Бабушка - [51]

Пока женщины обогревались и рассаживались за прялками, шли толки о разных разностях. Сообщали друг другу о всех происшествиях в доме, о последних новостях. Ждали ли дня, связанного с народным обычаем, поверьем, или церковного праздника — все служило поводом для разговоров. Накануне святого Микулаша Кристла, например, спрашивала Адельку, вывесила ли она свой чулок, и сообщала, что святой Микулаш уже похаживает по окрестностям. «Бабушка даст мне чулок, когда я пойду спать», — отвечала девочка. «Не вывешивай маленького, попроси бабушку, чтоб дала тебе свой, большой», — советовала Кристла.

— Этого нельзя, — возражал Ян, — тогда нам ничего не достанется.

— Все равно святой Микулаш принесет тебе одну розгу, — дразнила мальчика Кристла.

— Он знает, что бабушка и прошлогоднюю розгу запрятала! Она нас никогда не бьет! — заявил Ян. Бабушка же заметила, что такого озорника не раз стоило выпороть.

Праздник святой Люции[81] дети не любили. Существовало поверье, что ночью Люция в образе высокой, одетой в белое женщины с растрепанными волосами бродит по свету и забирает непослушных детей. Люции шалуны боялись.

— Кто робок, тот неразумен, — говаривала бабушка. Она терпеть не могла, когда ребята трусили, и учила их не бояться ничего, кроме гнева божьего. Но разубедить в ложности некоторых поверий она не умела — это делал отец, когда они начинали ему рассказывать про водяного и черта, про блуждающие огоньки, леших, что кувыркаются перед людьми, словно горящий сноп соломы, да еще требуют благодарности за яркий светильник. Бабушка и сама глубоко верила в эти чудеса. Старушка была убеждена, что весь мир населен добрыми и злыми духами, что дьявол существует на свете для искушения людей. И, несмотря на это, она ничего не боялась и крепко верила: без воли божьей, во власти которого и земля, и небо, и ад, не упадет и волос с головы человека.

Эту веру она старалась вселить и в детей. Поэтому, когда в день Люции Ворша начинала пугать ребят рассказами о белой женщине, бабушка останавливала ее и говорила, что Люция только ночь убавляет[82]. Лучше всех умел успокоить малышей Мила. На посиделках он мастерил из куска дерева санки, плуги, тележки или щепал лучину, и мальчики от него не отходили. Когда же кто-нибудь начинал рассказывать страшное и Вилем прижимался к нему, он говорил:

— Не бойся, Вилимек, на черта у нас есть крест, а на привидения припасена палка. Дадим им жару!

Мальчикам это очень понравилось, с Милой они готовы были идти куда угодно, хоть в глухую полночь. Бабушка, кивая ему головой, приговаривала:

— Что ж тут удивительного, мужчина он и есть мужчина…

— Это правда. Якуб не боится ни черта, ни управляющею, а тот куда хуже черта, — заметила Кристла.

— К слову, уж если разговор зашел…Как полагаешь, примут тебя на службу в замок? — спросила бабушка.

— Навряд ли. Есть у меня две беды, а хуже всего, — вмешались в это дело недобрые женщины, за ними, видать, последнее слово останется.

— Не говори так, может все еще обойдется, — вздохнула Кристла.

— Я желал бы этого не меньше тебя, только плоха надежда. Очень уж гневается на меня управителева дочка за проделку с итальянцем. Она, говорят, на него метила, а когда княгиня отказала ему от места, рухнули все ее надежды. Только и знает напевать управляющему, чтоб не брал меня в замок. Это одна беда. Другая беда — старостова Люция. Та вбила себе в голову, что я должен быть ее королем в «Долгую ночь». А я эту честь ей оказать не намерен, вот староста на меня и озлился…Весной, пожалуй, придется запеть:

Прощай, рощица моя.

Взяли я рекруты меня!…

Мила запел, девушки подтянули, а Кристла ударилась в слезы.

— Ну, полно, милая, до весны еще далеконько, как знать, что еще будет, — утешала бабушка девушку.

Кристла вытерла слезы, но оставалась грустна.

— Брось об этом думать, авось отец поправит дело, — сказал, подсаживаясь к ней, Мила.

— А почему бы тебе и не побыть королем? Что с того? — сказала бабушка.

— Говорят, случается, что ухаживает парень за одной девушкой, а берет за себя другую; так и некоторые девушки поступают, — отвечал Мила. — Я не первый и не последний у Люции. Но у нас в селе еще не бывало, чтоб парень ухаживал за двумя девушками сразу. По-нашему выходит так: идешь в короли — готовься к свадьбе.

— Ну, тогда ты хорошо сделал, что не согласился, — одобрила бабушка.

— И что это на Люцку нашло, чего она липнет к тебе, мало у нас парней, что ли! — сердилась Кристла.

— Пан отец сказал бы: на вкус, на цвет товарища нет, — возразила бабушка и улыбнулась.

Перед рождественскими Святками сказки и песни начинали перемежаться с рецептами сдобных булок; обсуждали, кто сколько кладет белой муки, сколько масла. Девушки совещались, как лучше лить свинец[83]. Дети с наслаждением мечтали о сладких плюшках, свечках, плавающих по воде, колядах и подарках младенца Иисуса.

XII Рождественские гадания, Масленица, Великий пост и Пасха.

И на мельнице, и на Старой Белильне, и в избушке лесника существовал обычай кормить и поить до отвала всякого, кто бы ни зашел в дом на Рождество и на Пасху. Если бы вдруг никого не оказалось, бабушка, наверное, отправилась бы караулить гостя на перекресток. Как обрадовалась она, когда в сочельник нежданно-негаданно приехал ее сын Кашпар и племянник из Олешнице! Чуть не полдня проплакала старушка на радостях. Поминутно бегала она из кухни, где пекла праздничные булки, в горницу к гостям, окруженным детьми. На своего сына она наглядеться не могла, а племянника засыпала вопросами, как поживают ее знакомые в Олешнице, и повторяла то и дело, обращаясь к внукам: