Бабушка - [28]

Пол вестибюля был выложен белыми мраморными плитами, посредине стоял бильярд искусной работы. Вдоль стен, на пьедесталах из зеленого мрамора, возвышались белые гипсовые статуи, изображающие мифологических героев. Четыре двери вели в княжеские покои. У одной из них сидел в кресле камердинер в черном фраке и дремал. К этой-то двери подвел пан Прошек бабушку с детьми. Услыхав шум, камердинер вздрогнул, поздоровался с паком Прошеком и спросил, какое дело привело его в замок[41].

— Госпожа княгиня пожелали, чтобы моя теща с детьми пришла к ней сегодня. Пожалуйста, доложите, пан Леопольд, — отвечал Прошек.

У пана Леопольда поднялись брови; пожимая плечами, он изрек:

— Сомневаюсь, угодно ли им будет их принять; они занимаются у себя в кабинете. Впрочем, могу доложить.

Он нехотя встал и скрылся за дверьми, у которых сидел. Не прошло и минуты, как камердинер возвратился и, оставив двери открытыми, сладко улыбаясь, кивком головы пригласил гостей войти.

Прошек ушел, а бабушка с детьми очутилась в роскошном салоне. У ребятишек дух захватило, ноги их разъезжались на гладком, как лед, паркете. Бабушка шла как зачарованная, раздумывая, можно ли топтать ногами узорчатые ковры. «Экая жалость!…» — шептала она про себя. Но ступать по коврам все же приходилось, так как они лежали повсюду, да и камердинер ходил по ним нимало не смущаясь.

Миновав концертный зал и библиотеку, пан Леопольд провел гостей в кабинет княгини, а возвратившись к своему креслу, пробормотал под нос: «И что за странные причуды у господ… Мыслимо ли заставлять человека прислуживать простой бабе и детям».

Стены княгининого кабинета обиты светло-зелеными с золотом шпалерами[42]; такого же цвета портьеры[43] на дверях и на единственном окне, величиною с дверь. По стенам развешаны портреты в больших и маленьких рамках. Против окна — камин из серого мрамора с черными и белыми прожилками, на нем две японские фарфоровые вазы с прекрасными цветами, наполнявшими благоуханием всю комнату. По обеим сторонам камина — резные полочки из дорогого дерева, на них разложены всевозможные произведения искусства, драгоценности, красивые раковины, кораллы, камни… Все это — память о путешествиях или подарки знатных особ. В одном углу, у окна, стояла статуя Аполлона из каррарского мрамора[44], в другом — простой, но изящный письменный столик. У столика, в кресле, обтянутом темно-зеленым бархатом, сидела княгиня в белом пеньюаре[45]. Она как раз отложила перо, когда вошла бабушка с внучатами.

— Хвала Иисусу! — сказала бабушка, почтительно кланяясь.

— Во веки веков!… Приветствую тебя, матушка, и твоих внучаток, — ответила княгиня.

Дети сначала оробели, но бабушка подморгнула им, они быстро подошли к княгине и поцеловали ей руку; княгиня дотронулась губами до их лобиков и, указав глазами на бархатное, с золотой бахромой кресло, пригласила бабушку сесть.

— Благодарю, ваша милость, я не устала, — застеснялась бабушка, а все оттого, что боялась упасть с необычного сидения или поломать его. Но княгиня настойчиво повторила: «Садись же, садись, матушка».

Старушка, расстелив белый платок, осторожненько села, приговаривая: «Пусть вашей милости всегда спится спокойно…»

Дети стояли как вкопанные, только глаза их перебегали с одного предмета на другой; княгиня это заметила и с улыбкой спросила:

— Нравится вам здесь?

— Да! — отвечали они в один голос.

— Еще бы им не нравилось! Такое им раздолье! Небось и не ушли бы отсюда, — заметила бабушка.

— Хотелось бы тебе здесь поселиться? — обратилась княгиня к бабушке.

— Что и говорить, хорошо у вас, словно на небесах, только жить тут я бы не стала! — И бабушка отрицательно покачала головой.

— Отчего же? — спросила княгиня с удивлением.

— А что бы я здесь стала делать? Хозяйства у вас настоящего нет, перья обдирать или прясть — негде. Чем же занять свои руки?

— А разве не хочется тебе пожить без забот и отдохнуть на старости лет?

— Ну, рано или поздно, отдохнуть придется…Взойдет и зайдет над моей головой солнышко, а я буду себе лежать-полеживать… А пока, благодарение Богу, жива и здорова, нужно работать. Одни лентяи даром хлеб едят. А без заботы ни один человек не проживет: одного гнетет одно, другого — другое, всякий несет свой крест, да не всякому он по плечу, — промолвила бабушка.

Вдруг чья-то белая рука раздвинула тяжелую портьеру, и между ее складками появилось свеженькое, обрамленное светло-каштановыми кудрями личико молоденькой девушки.

— Я могу войти? — спросила она нежным голосом.

— Входи, входи, Гортензия, ты найдешь тут приятное общество, — отвечала княгиня.

В кабинет вошла графиня Гортензия, как говорили, воспитанница княгини. Ее стройная, еще не вполне сформировавшаяся фигура была обтянута простеньким белым платьем; в руке, на которой висела соломенная шляпа, она держала букет роз.

— Ах, какие прелестные дети! — воскликнула девушка. — Это, верно, Прошковы, те, что прислали мне с тобой такие вкусные ягоды!

Княгиня кивнула. Девушка наклонилась, дала детям по розе, не забыв бабушку и княгиню, и один цветок заткнула себе за пояс.

— Такой же свежий бутончик, как вы сами, милая барышня, — сказала старушка, понюхав розу. — Да сохранит вам ее Господь, ваша милость, — добавила она, обратившись к княгине.