— Пошли вам боже счастья!
— Вашими устами да мед бы пить! — отвечал сват за отца и сына.
Жених переступил порог последним. С улицы доносились женские голоса: «А славный парень этот Тоник, глядите, как голову держит — олень, да и только, а какая красивая ветка розмарина у него на рукаве! Где это он ее купил?…» Мужские голоса отвечали: «Чтож ему не гордиться, ведь он уводит из деревни самую красивую девушку, лучшую плясунью, добрую хозяйку, да к тому же с хорошим приданым… И впрямь ему повезло!…»
Так думали на селе многие отцы и матери и сердились на Викторку. Почему она чужака выбрала, почему ей не приглянулся никто из своих? Удивлялись, куда она так торопится: что это за каприз такой… В общем, судили да рядили, как всегда водится в таких случаях.
Вечером был сговор. Учитель составил брачный контракт, свидетели и родители поставили под ним три крестика вместо имен, которые пришлось приписать учителю: Викторка пожала Тонику руку и обещала через три недели стать его женой. На другой день пришли подружки пожелать ей счастья, а когда она вышла на площадь, все ее стали поздравлять: «Пусть Бог пошлет невесте всего доброго в жизни!» Заметили только, что когда молодежь закричала хором: «Скучно тебе будет без нас, Викторка! Зачем тебе понадобилось уходить?!» — слезы выступили у нее на глазах.
Несколько дней Викторка оставалась веселой; если нужно было выйти за околицу, шла без страха, который не оставлял ее раньше, пока не носила она на груди кузнечихину ладанку[37] и не была сговорена. Ей казалось, что бояться теперь нечего, и девушка благодарила за то Бога и куму, давшую такой хороший совет. Но радость ее была непродолжительна.
Однажды под вечер сидели они с женихом в саду. Беседовали о будущем своем хозяйстве, о свадьбе. Вдруг Викторка замолчала, устремила взгляд на кусты, и руки ее задрожали.
— Что с тобой? — с удивлением спросил жених.
— Посмотри вон на те ветки напротив нас, ты ничего там не видишь?… — прошептала Викторка.
Парень всмотрелся и сказал:
— Нет, ничего не вижу. А что там такое?
— Мне показалось, что смотрит на нас черный солдат, — шепнула невеста еще тише.
— Ну, погоди! Я положу этому конец! — вскрикнул Тоник и бросился к кусту; но напрасно, там никого не нашел.
— Я ему спуску не дам! Пусть только попробует на тебя заглядываться, узнает, с кем имеет дело! — сердился Тоник.
— Не затевай с ним ссоры, Антонин, прошу тебя. Знаешь ведь, он солдат. Отец сам ходил к ним на Червеную гору; он дорого бы дал, если бы тамошний офицер убрал черного солдата из нашего села… Но тот сказал, что не может этого сделать, если б даже захотел. А что, мол, солдат смотрит на девушку, в том еще никакой вины нет. Отец там слышал, будто этот егерь из очень богатого рода; он по своей охоте записался на военную службу и может бросить ее, когда захочет. Заспоришь с таким — тебе же плохо придется.
Так сказала Викторка Тонику, и он обещал оставить солдата в покое.
Но на Викторку с того вечера опять нашло тяжелое раздумье; как бы крепко ни прижимала она ладанку к сердцу, оно не переставало беспокойно биться, когда глядели на нее недобрые глаза. Викторка снова пошла к кузнечихе за советом:
— Уж и не знаю, верно, это наказанье божье; нисколечко не помогает мне то, что вы дали, а я ведь все исполнила в точности, — жаловалась Викторка.
— Постой, девка, потерпи, я ему покажу, будь это хоть сам антихрист! Нужно только добыть две его вещи. Покуда я их не достану, сторонись его как можешь. Молись ангелу-хранителю, и за души в чистилище тоже молись, за которые никто не молится. Если какую выручишь, она будет твоей заступницей перед Богом.
— То-то и беда, кумушка, что я уж и молиться спокойно не могу, — плакала девушка.
— Вот видишь, девка: долго тянула, тебя нечистая сила и одолела. Ну, даст Бог, мы этого дьявола переборем.
Викторка, собрав все свои силы, горячо молилась, а когда мысли начинали разбегаться, вспоминала о страданиях Христа, о деве Марии. Ох, только бы отступила от нее злая сила.
Так боролась она с собой день и два: на третий день собралась Викторка на дальний край отцовского поля за клевером: работнику наказала приехать за ней поскорее — накосить травы недолго!… На поле-то она шла легко, прыгала, словно козочка, люди останавливались, любуясь ею, уж такая она была ладная… Туда-то она ушла сама, а домой привез ее слуга на телеге с зеленым клевером, бледную, пораненную. Нога ее была перевязана белым тонким платком: пришлось нести девушку в дом на руках.
— Матерь божья, святогорская! — вскричала мать. — Что с тобой, дитя мое, приключилось?!
— Занозила я глубоко ногу терновником, дурно мне стало… Отнесите меня в комнату, я лягу… — попросила Викторка.
Положили ее на кровать. Отец тотчас побежал за кузнечихой. Та примчалась словно на пожар, а за ней, как водится, куча незваных кумушек. Одна советует положить на рану мать-и-мачеху, другая — глухую крапиву, третья предлагает кровь заговорить, четвертая окурить; но кузнечиха не дала себя сбить с толку и присыпала отекшую ногу картофельной мукой. Потом она выслала всех из комнаты, заявив, что сама будет ухаживать за Викторкой и все скоро будет в полном порядке.
