Бабушка на яблоне - [8]

Продолжить я могу,

Но тут конец стиху.

Со стишком и супом было покончено одновременно, и бабушка недолго думая вылизала тарелку.

— Ну, так как насчёт того, чтобы сесть за руль? Это запрещается, но тебе-то хочется?

— Ещё бы!

Бабушка нажала ещё какую-то кнопку, на этот раз квадратную, и выскочил ящик, в котором лежало старомодное пальто. Она накинула его себе на плечи, посадила Анди на колени и накрыла широкими полами так, что его совсем не было видно. Потом она прорезала две маленькие дырочки ему для глаз, чтобы он всё видел, и две большие, чтобы он мог просунуть в них руки и взяться за руль.

Впрочем, бабушка своих рук с руля не сняла, так что теперь они правили, так сказать, в четыре руки. Машина с бешеной скоростью мчалась мимо полей и лугов, мимо лесов и хуторов. Стадо, переходившее шоссе, в панике разбежалось, утки и гуси, отчаянно хлопая крыльями, разлетались при их приближении, а одна молодая курочка, услышав клаксон, от ужаса снесла своё первое яйцо.

— Когда же мы приедем в степь? — спросил Анди из-под пальто.

— Скоро! Мы уже на полпути.

Степь лежала за горами. Крутая дорога со множеством витков вела всё выше и выше. Машина промчалась по качающемуся деревянному мостику через бурный горный поток, достигла вершины, перевалила через нее и как стрела понеслась вниз, к бескрайней равнине.

Куда ни глянь, повсюду простиралась степь, и казалось, ей нет конца. Анди вылез из-под бабушкиного пальто, потому что в степи нет уличного регулировщика. Там вообще ничего не было, кроме жёсткой высокой травы, такой высокой, что Анди скрылся в ней с головой. А у бабушки над травой возвышалась лишь шляпа с перьями. Анди залез назад, встал на красное кожаное сиденье и огляделся. Степь тянулась до самого горизонта. Вдруг он заметил, что вдалеке что-то шевелится… Будто пунктирная линия, но она двигалась. А когда подъехали ближе, то увидели, что не ошиблись, — это был табун диких лошадей. Кони скакали галопом, и их гривы развевались на ветру. Анди уже слышал их ржание и гулкий стук копыт о пересохшую твёрдую землю.

— Держи лассо наготове, Анди! — крикнула бабушка. — И выбери себе лошадку по вкусу. Я лично хочу белую, чтобы быть похожей на принцессу.

Анди решил себе выбрать вороного коня — такого, какой бывает у атамана разбойников.

Впереди табуна несся жеребец, который ему сразу приглянулся. Глаза у него горели огнём, чёрная как смоль шерсть блестела на солнце, и он так гордо откидывал на скаку благородную голову, что, подъехав ближе, Анди больше не колебался: вот он, его конь!

Набрав полные лёгкие воздуха, Анди нацелился и бросил лассо. Оно со свистом пронеслось по воздуху, не задев ни жеребца, ни белую лошадку, и шлёпнулось оземь. Только тут лошади заметили, что их преследуют, и началась дикая погоня. Вороной жеребец вырвался далеко вперёд, за ним ринулся весь табун, а за табуном мчалась машина. Но так как у каждой лошади только одна лошадиная сила, а у гоночной машины не меньше ста, они скоро нагнали скакунов.

Теперь была очередь бабушки кидать лассо. Быстрыми движениями покрутила она верёвку над своей шляпой с перьями, крикнула не своим голосом: «Олэ!» — и петля тут же оказалась на шее вороного жеребца. Он стал на дыбы, гневно откинул назад голову и громко заржал, изо всех сил стараясь вырваться.

Но все его усилия были тщетны: как он ни рвался, ни крутился, ни вставал на дыбы, бабушка не выпускала лассо из рук и всё ближе подтаскивала его к машине.

— Анди, вынь-ка из моей сумки кусок сахара, у меня руки заняты. Лошадей ничем так легко не приручишь, как сахаром.

Анди стал рыться в бабушкиной сумке, но никакого сахара там не нашёл, а только несколько пакетиков жевательной резинки.

Недолго думая Анди сунул жеребцу в пасть жевательную резинку, и жеребец удивлённо завертел зрачками: такого он ещё не пробовал. Он энергично заработал челюстями, и уши у него встали вертикально от напряжения. Но разжать свою лошадиную челюсть ему никак не удавалось. Он был так занят вознёй со жвачкой, заклинившей ему пасть, что забыл обо всём на свете и охотно затрусил за машиной.

А бабушка уже снова крикнула «Олэ!» и закрутила лассо над своей шляпой. На этот раз петля упала на шею белой лошади. Она оказалась не такой бешеной, как вороной жеребец, и только боязливо ржала, пытаясь кинуться вслед табуну, уже скрывшемуся из виду в высокой степной траве. Анди тоже сунул ей в пасть жевательную резинку, и она тут же перестала ржать и послушно поскакала за машиной.

Бабушка села за руль, чтобы выехать из степи, а Анди держал лассо, одна петля которого была надета на шею вороного жеребца, а другая — на шею белой лошади.

— Ты умеешь ездить верхом, Анди? Вот подожди, выберемся из этой высокой травы, и я тебе покажу, как надо сидеть на лошади. А пока пусть наши пленники привыкнут к мысли, что теперь всё будет не по-ихнему, а по-нашему.

Как только кончилась степь и началась обычная равнина, они остановились. Обе лошади всё ещё не справились с жевательной резинкой, нетерпеливо трясли гривами и били копытами, разрыхляя землю.

Бабушка успокоительно поцокала — она это делала не хуже заправского кучера, — а потом разжала своей белой лошадке пасть и вынула жевательную резинку. Лошадь была так благодарна, что её избавили наконец от этой странной клейкой массы, что стояла не шелохнувшись. И когда бабушка ловким движением вскочила ей на спину, она не взбрыкнула, а послушно припустилась трусцой.