Бабушка - [92]
— Спасибо, ребятишки, вы такие хорошие, — бормотал растроганный до слез дядя Федя.
Я уже знал, что истечению слез из его вечно красноватых глаз конечно же поспособствовала опорожненная четвертинка, чье сковырнутое горлышко болталось перед нами в кармане дворницкой душегрейки. «Вино в нем плачет», — говорила бабушка.
Потом была «викторина» — это новое, красивое слово я впервые услышал тогда от Таисьи Павловны, и оно мне очень понравилось. Воспитательница задавала вопросы, я был, как сказала бы моя бабушка, «в ударе», я все время с замиранием внизу живота помнил, что мы с бабушкой сегодня едем на автобусе Егорьевск — Москва, и поэтому звонко отвечал на все-все загаданные загадки, а когда кто-то тянул руку, чтобы тоже ответить, Иванова сразу шептала громко, возмущенно:
— Пусть Сашка ответит, ты все равно не отгадаешь!
И хлопала в ладоши громче всех, когда я выпаливал свой ответ.
Что было потом?
Мы съездили «к своим». Я помню, как я и бабушка спали вместе на полу, папа с мамой — на диван-кровати, а Катя — за шкафом. Помню, как в Новый год сидели перед телевизором до часу ночи, и с тех пор я перестал бояться этого «Часаночи», старика с чес-ночным духом изо рта, чесавшим нос. А оказывается, этого злого старика просто нет на самом деле, и час ночи по виду ничем не отличается от девяти часов вечера.
Сильнейшее впечатление произвела на меня новенькая, отливающая краснотой копейка, на которой стояли незнакомые цифры: «1971». Я смотрел и не верил глазам, я не представлял себе, что тысяча девятьсот семидесятый год может когда-нибудь кончиться. Я никак не соглашался привыкнуть к наступлению нового года, с другой цифрой на конце. И долго еще я не мог заставить себя опустить эту копейку в свою собачку-копилку, я все вбирал и вбирал в себя это непривычное для глаза сочетание — один, девять, семь, один.
Потом, в детском саду, я подолгу рассказывал Ивановой про Москву, про то, как мы были на «ВэДээН — Ха!», как я видел там ракету, на которой летал Гагарин. А она все просила и упрашивала меня рассказать про это снова и снова. Я не хотел говорить про одну только ракету, о которой папа сказал, что у нее внизу торчат «сопла», но не объяснил, что это за сопла такие и зачем они нужны. А бабушка растолковала, что сопла — это сопелки: «Ракета чихнет в эти сопла-сопелки и полетит».
Я рассказывал Ивановой про самый-самый лучший павильон «Свиноводство», как мы отстояли туда огромную очередь, зато потом видели огромных свиней с поросятками и так проголодались, глядючи на эти окорока, что папа нас повел в теремок-шашлычную, и мы там снова стояли в длинной очереди, а потом ели шашлык на длинных и острых шпагах — шампурах.
И спросил я тогда о заветном у взрослых:
— А в этом павильоне крысы тоже живут вместе со свиньями?
Мама чуть не подавилась шашлыком, а папа сказал серьезно:
— Нет, Саша, там крыс убивают сразу. Или морят дустом. Так и нужно поступать с крысами. Убивать без жалости.
Я не знал еще тогда, что сразу после войны папа сидел в тюрьме под Карагандой — за то, что перед самой победой его отряд попал в немецкую засаду и папа провел в окружении шесть часов. Потом его вытащили с медных приисков фронтовые друзья, он долго жил в ссылке в лесном селе Варнавино… И в зимней новогодней шашлычной на ВДНХ папа, наверное, имел в виду каких-то других крыс, которых надо убивать.
Бабушка только покачала головой, но смолчала.
Иванова смеялась над моими рассказами, а я удивлялся про себя: «Почему она смеется? Ведь у нее папа умер. Его убили, дядю Валю. Если бы у меня папа умер или бы его убили, я бы никогда в жизни больше не улыбнулся, я бы плакал каждый день».
Мы уже договорились с Ивановой, что будем после детского сада ходить в одну школу, в один класс и сидеть за одной партой.
— А вдруг нам не разрешат? — говорил я.
Иванова после этих слов как-то сразу становилась чужой, называла меня «боякой».
— Ты бояка!
А потом притворялась взрослой и равнодушной.
— Да нуси, подумаешь, можно и на разных партах сидеть, — как-то слишком легко отступала от наших планов Иванова.
И я снова испытывал тоскливую пустоту внутри, понимая, что мне всякий раз приходится ее уговаривать, а она лишь идет на уступки, нехотя и с каким-то безразличием. «И так будет всегда, — в отчаянии думал я, — так будет всегда!» В ней нет радости, которая вспыхивала бы при моем появлении в детском саду, и никогда не повторится больше тот студеный, счастливый день перед Новым годом, когда я был победителем и она хотела водиться с победителем, гордилась мной и считала всех остальных хуже меня.
Мне вовсе не Иванова нужна была — я это уже потом понял! — а то чувство победителя, которое я испытал однажды и которое волнующим, приторным зельем втекло в мое существо. Приторным, как пенки с вишневого варенья… Оно, это зелье, каким-то едким жаром расползлось где-то там, глубоко внутри, и требовало: еще, еще…
Снег начал преть кое-где, и нам объявили, что пора наконец-то лепить во дворе детского сада снежную бабу. Правда, Таисья Павловна ругалась, когда мы говорили слово «бабу», она велела называть ее «снеговик», и выходило так, что это уже не баба, а мужик.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ранним крещенским утром 1971 года по центральной улице Вологды бежала полуодетая и явно нетрезвая женщина. Увидев милиционера, она кинулась к нему в истерике: «Я убила своего мужа!» Экая красавица, а губа разбита, под глазом фингал набухает… «Идите-ка спать, гражданка, – посоветовал блюститель. – Вы сильно выпимши. Не то – в вытрезвитель». «Гражданка» стояла на своем: «Мой муж – поэт Рубцов! Я его только что задушила!» Юный постовой совсем недавно читал стихи Рубцова и потому с интересом вгляделся в полубезумные глаза женщины.
19 мая 1984 года в сомнамбулическом состоянии член сборной СССР по футболу Валерий Воронин вошел в пивную-автопоилку на Автозаводской улице, 17. Взял чью-то кружку, стал пить… У него вырвали кружку из рук, ударили ею по голове и вышвырнули на улицу. Кто убил Валерия Воронина, нанеся ему смертельный удар в той пьяной разборке?.. Следствие было засекреченным.
Мало кто знает, что следствие по делу о похищении в 1904 году величайшей реликвии Руси – Казанской иконы Божией Матери – не закрыто по сей день. Оно «втихомолку» продолжается, причем не только в нашей стране, но также в Европе и США. Есть ряд авторитетных мнений, что чудотворный образ цел и невредим. В предлагаемом документальном расследовании перед читателем предстанет полная картина «кражи века».
Георгий Степанович Жженов долгие десятилетия искал того негодяя, который своим доносом отправил его в сталинские лагеря. И – нашел… «Лучше бы я не знал, кто это был!» – в сердцах сказал мне Жженов незадолго до смерти.
Загадочная жизнь и гениальные расследования Аркадия Францевича Кошко, величайшего сыщика Российской Империи.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.
Роман португальского писателя Фернандо Наморы «Живущие в подполье» относится к произведениям, которые прочитывают, что называется, не переводя дыхания. Книга захватывает с первых же строк. Между тем это не многоплановый роман с калейдоскопом острых коллизий и не детективная повесть, построенная на сложной, запутанной интриге. Роман «Живущие в подполье» привлекает большим гражданским звучанием и вполне может быть отнесен к лучшим произведениям неореалистического направления в португальской литературе.
В книге Огилви много смешного. Советский читатель не раз улыбнется. Автор талантливо владеет мастерством юмора. В его манере чувствуется влияние великой школы английского литературного смеха, влияние Диккенса. Огилви не останавливается перед преувеличением, перед карикатурой, гротеском. Но жизненность и правдивость придают силу и убедительность его насмешке. Он пишет с натуры, в хорошем реалистическом стиле. Существовала ли в действительности такая литературная мануфактура, какую описывает Огилви? Может быть, именно такая и не существовала.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Без аннотации Рассказы молодого индийского прозаика переносят нас в глухие индийские селения, в их глинобитные хижины, где под каждой соломенной кровлей — свои заботы, радости и печали. Красочно и правдиво изображает автор жизнь и труд, народную мудрость и старинные обычаи индийских крестьян. О печальной истории юной танцовщицы Чамелии, о верной любви Кумарии и Пьярии, о старом деревенском силаче — хозяине Гульяры, о горестной жизни нищего певца Баркаса и о многих других судьбах рассказывает эта книга.