Бабушка - [83]
— На Октябрьскую, Сашуля, поедем к папе и маме, — торжественно сообщила мне бабушка.
— И к Кате! Ура! — возликовал я и с той минуты не находил себе места.
— Смотри не заболей, а то не поедем, — говорила бабушка, закутывая меня по самую макушку.
И я на этот раз готов был терпеть все, что угодно!
Было черное, как головешка, дымное морозное утро, мы шли с бабушкой в детский сад — вниз, по улице Тупицына, на ней не было столбов-фонарей, и дорогу нам изредка освещал только падавший на тропинку свет из окон. «На работу конторские люди собираются», — покряхтывала бабушка, плотнее кутаясь в серую вязаную косынку.
И вдруг впереди, там, где перед Гуслянкой был железнодорожный переезд, что-то заворочалось во тьме, будто зверь задвигал лапами, а потом — кто-то большой побежал справа налево с красным, брызжущим искрами факелом, высоко вздымая черные ноги, и судья свистел в свисток, а невидимые зрители ритмично хлопали в ладоши…
— Это паровоз, Саша, — успокаивала меня бабушка, поняв, что я очень сильно испугался.
Так вот он, мой бедный Паровоз из книжки с картинками, который всегда обижали, который всегда был последним в гонках и лежал в больнице с перевязанной трубой! Выходит, это только в книжке так, а на самом деле он большой и сильный, он уверен в себе, он мечет искры и пламя. Опять взрослые дядьки и тетки, сочинившие книжку и нарисовавшие картинки, обманули меня! Нет, у них не получилось меня обмануть, ведь у нас в городе есть настоящий паровоз!
Это действительно был паровоз 20-х годов, ходивший по узкоколейке между фабриками комбината «Вождь пролетариата». Я увидел его вблизи и даже покатался на нем только в 1984-м, когда ставший таки моим приятелем толстый Мотя из той же подготовительной группы, что и я, вернулся из армии и устроился работать на этот паровоз. Помню звезду на конусообразном передке паровоза, его черную цилиндрическую тушу… Правда, он уже был переделан под дизель и не исторгал из трубы снопы красных искр.
А тогда, перед ноябрьскими праздниками 1970-го, трудяга-паровоз еще был в своем первозданном обличье — с угольной топкой, котлом и свистящим паром.
Чуть светало, когда мы с бабушкой нырнули в подворотню детского сада. При свете горящих окон и бледнеющего на глазах неба я увидел во дворе садика что-то невозможное, не способное вместиться в мой детский разум…
На лавочке перед футбольной площадкой сидела воспитательница Таисья Павловна и как заведенная раскачивалась взад-вперед, взад-вперед… Ее глаза смотрели куда-то сквозь мальчишек, прыгающих перед ней и орущих:
— Таисья Павловна! Таисья Павловна-а-а!
Они кривлялись и хохотали, размахивали руками перед ее лицом, а она, зажав зубами кулак, все раскачивалась на скамейке — взад-вперед, взад-вперед. Меня захватило всеобщее безумие, я вырвал свою ладошку из бабушкиной руки, бросился к ватаге мальчишек и тоже стал прыгать, размахивать руками перед лицом воспитательницы:
— Таисья Павловна!
Точно так же я прыгал перед бабушкой, когда она молилась в передней, и дразнил ее:
— Бабушка-а-а-а!
Бабушка подошла сзади, поймала мою ладонь, повела к бревенчатому зданию детсада, говоря:
— Что ты, Саша, что ты… Разве не видишь — у человека какое-то горе случилось?
В прихожей-раздевалке я увидел сонную Иру Иванову, а рядом с ней — ее беззвучно плачущую бабушку.
— У меня папа умер, — сказала Ира Иванова вялым голосом.
Этого не может быть! Эти слова были откуда-то из будущего или — прошлого, они не могли относиться к настоящему. Дядя Валя… умер?!
Мы с Ирой пошли в рекреацию, а бабушка осталась шептаться с бабушкой Иры. Вышла заведующая, тоже стала шептаться с ними.
— Давай рисовать, — сказал я Ивановой.
— Давай, — улыбнулась она.
Мы взяли листки бумаги, резко пахнущие пластмассовые баночки с гуашью, кисточки… Подошла какая-то девочка, выставилась перед Ирой, положив руки на коленки:
— Вот! У тебя теперь тоже нет папы! А ты еще воображала!
— У меня есть папа, — сказала Ира. — Он умер.
— Дура, — сказала ей девочка.
— Сама дура, — ответила Ира.
Нам так и не дали порисовать вместе: подошла заведующая и забрала Иру, сказав:
— Пойдем ко мне в кабинет, Ирочка, я тебе конфеток дам. Ты сегодня можешь не завтракать, если не хочешь.
Можешь не завтракать! Это было что-то необычное для нашей заведующей. Неужели дядя Валя и взаправду умер и его понесут мимо наших окон из церкви на кладбище?
Я не заметил, как ушла домой, топить печку, бабушка. А бабушка Иры Ивановой пришла за ней раньше всех, когда было еще светло, она долго и тщательно одевала Иру в прихожей. Я выскользнул за ними на крыльцо, как был — раздетый, чуть не задохнулся от холода, и видел, как они уходят: семенящая старушка и рядом с ней — понурая, как лошадка из хозчасти, девочка с торчащими косичками… В проеме, ведущем на улицу Тупицына, бабушка Иры остановилась, наклонилась к Ивановой, прижала девочку к своим коленям и громко, в голос, разрыдалась.
— Куда выскочил без одежды? — послышалось сзади. — А ну, марш сюда!
Это не Таисья Павловна, это была заведующая. А воспитательница куда-то делась в тот день — отпросилась, наверное. И с нами после завтрака занималась наша заведующая — как-то несмело, с извиняющейся улыбкой делая нам замечания или вдруг предлагая разгадывать загадки. Я тоже загадал всем загадки Пашки Князева, и заведующая меня хвалила, а Ира Иванова сказала, что про двух братьев и три ружья была очень интересная загадка, а про спрятавшуюся девочку Лушу — нет, не интересная, она сразу отгадала, потому что у них есть соседка тетя Луша.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ранним крещенским утром 1971 года по центральной улице Вологды бежала полуодетая и явно нетрезвая женщина. Увидев милиционера, она кинулась к нему в истерике: «Я убила своего мужа!» Экая красавица, а губа разбита, под глазом фингал набухает… «Идите-ка спать, гражданка, – посоветовал блюститель. – Вы сильно выпимши. Не то – в вытрезвитель». «Гражданка» стояла на своем: «Мой муж – поэт Рубцов! Я его только что задушила!» Юный постовой совсем недавно читал стихи Рубцова и потому с интересом вгляделся в полубезумные глаза женщины.
19 мая 1984 года в сомнамбулическом состоянии член сборной СССР по футболу Валерий Воронин вошел в пивную-автопоилку на Автозаводской улице, 17. Взял чью-то кружку, стал пить… У него вырвали кружку из рук, ударили ею по голове и вышвырнули на улицу. Кто убил Валерия Воронина, нанеся ему смертельный удар в той пьяной разборке?.. Следствие было засекреченным.
Мало кто знает, что следствие по делу о похищении в 1904 году величайшей реликвии Руси – Казанской иконы Божией Матери – не закрыто по сей день. Оно «втихомолку» продолжается, причем не только в нашей стране, но также в Европе и США. Есть ряд авторитетных мнений, что чудотворный образ цел и невредим. В предлагаемом документальном расследовании перед читателем предстанет полная картина «кражи века».
Георгий Степанович Жженов долгие десятилетия искал того негодяя, который своим доносом отправил его в сталинские лагеря. И – нашел… «Лучше бы я не знал, кто это был!» – в сердцах сказал мне Жженов незадолго до смерти.
Загадочная жизнь и гениальные расследования Аркадия Францевича Кошко, величайшего сыщика Российской Империи.
Леонид Переплётчик родился на Украине. Работал доцентом в одном из Новосибирских вузов. В США приехал в 1989 году. B Америке опубликовал книги "По обе стороны пролива" (On both sides of the Bering Strait) и "Река забвения" (River of Oblivion). Пишет очерки в газету "Вести" (Израиль). "Клуб имени Черчилля" — это рассказ о трагических событиях, происходивших в Архангельске во время Второй мировой войны. Опубликовано в журнале: Слово\Word 2006, 52.
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.
Роман португальского писателя Фернандо Наморы «Живущие в подполье» относится к произведениям, которые прочитывают, что называется, не переводя дыхания. Книга захватывает с первых же строк. Между тем это не многоплановый роман с калейдоскопом острых коллизий и не детективная повесть, построенная на сложной, запутанной интриге. Роман «Живущие в подполье» привлекает большим гражданским звучанием и вполне может быть отнесен к лучшим произведениям неореалистического направления в португальской литературе.
В книге Огилви много смешного. Советский читатель не раз улыбнется. Автор талантливо владеет мастерством юмора. В его манере чувствуется влияние великой школы английского литературного смеха, влияние Диккенса. Огилви не останавливается перед преувеличением, перед карикатурой, гротеском. Но жизненность и правдивость придают силу и убедительность его насмешке. Он пишет с натуры, в хорошем реалистическом стиле. Существовала ли в действительности такая литературная мануфактура, какую описывает Огилви? Может быть, именно такая и не существовала.