Бабур (Звездные ночи) - [154]
Тахир видел трупы погибших под обвалом. Руки их цветом своим напоминали Тахиру руки лекаря Байджу.
Всем телом повернулся Тахир к Бабуру, спросил:
— Повелитель, знаете ли вы о том, как произошел обвал ваина?
— Да, мне рассказывал о том Мухаммад Дулдай.
— Все говорят, что несчастье произошло по вине саркора…
— Надо быть поосторожней самим землекопам. Я приказал, чтоб впредь обязательно укрепляли стены колодцев деревянными щитами и подпорками. Тогда работать будет совсем не опасно.
— А мастера, говорят, сбежали.
— Я назначил нового саркора, нанял других мастеров. Мало ли в Агре строителей?
Значит, работа будет продолжаться, не останавливаясь. И опять возможен обвал. И новые жертвы.
Недавно стихи Бабура вызвали в душе Тахира, помимо всего прочего, прилив любви к человеку, их написавшему. А сейчас — будто отлив произошел, холодным ветром отчуждения потянуло. Как это могут уживаться в сердце одного и того же человека горячее чувство тоски по близким, по родине и черствость к чужому горю? И этого человека давно любил и продолжал любить он, Тахир! Жара и холод… добро и зло… сила и красота — как тут разобраться в переплетении, в круговерти их.
Тахиру было больно.
Повар Бахлул — он готовил еду в дворцовой кухне для шахского стола — также видел землекопов, погребенных обвалом, и в сердце его еще ярче разгорелось пламя мести за двадцатилетнего брата, павшего от сабли врага в сражении при Панипате, за погибших землекопов, за обиду султанши Байды — за все, что принесли с собой завоеватели.
Ахмед через связную — рабыню венценосной Байды — доставил повару Бахлулу яд. Другая рабыня, которой тоже удалось посетить бабуровский дворец, передала приказ султанши поторопиться: пройдет сезон дождей — и Бабур уйдет в поход, на Рано Санграма.
Яда было мало, всего две щепотки, в белой, сложенной вчетверо бумажке — будто редкая пряность лежало там это грозное оружие, с помощью которого Бахлул желал не только отомстить за гибель брата, но и вообще прогнать чужаков-завоевателей из родной страны. Ахмед убедил Бахлула: коли Бабура умертвить, остальные завоеватели оставят Индию, а на трон воссядет сын Ибрагима Лоди.
У Бабура были свои бакавулы, которым вменялось в обязанность тщательно проверять пищу, что идет на стол шаху. В тот вечер долго шел сильный дождь, и под его шум бакавулы крепко выпили и опьянели… В казане булькала уже готовая кайла[212], приправленная кисло-сладкой подливкой из плодов индийского растения карунды. Бахлул знал, что Бабур любит это индийское кушанье. Он незаметно вытащил из-за пазухи бумажный кулечек, огляделся — в кухне никого не было, — подошел к двери в соседнее помещение, где пьяные бакавулы горланили песни.
Можно было действовать!
Бахлул высыпал ядовитый порошок не в котел — бакавулы имели привычку брать на закуску к водке еду из котла, — а на тонкую лепешку, которую положил на большое фарфоровое блюдо. Внезапно сильный ветер резко хлопнул наружной дверью, и остатки порошка Бахлул в испуге бросил второпях в огонь под казаном. Снова огляделся. Успокоился. Уверенными движениями положил поверх лепешки кайлу, полил ее растопленным маслом.
Вскоре в кухню пришел слуга, взял фарфоровое блюдо и унес в зал, где ужинал Бабур. Прихватил он и тарелку тонко нарезанной жареной моркови.
Ахмед уверял, что яд этот нельзя определить на вкус и что действует он медленно, постепенно. Бахлул надеялся поэтому, что успеет скрыться прежде, чем во дворце поднимется шум. Но случилось непредвиденное: в дверях из столовой дорогу ему преградил один из пьяных поваров-пробовальщиков.
— Ну, а нам зайчатинки оставил? — пошатываясь, спросил он.
— Есть мясная лапша, сахиб.
— Нет, мы хотим зайчатины!
— Но жареной зайчатины было мало, всю кайлу отнесли великому шаху.
— Нет, я говорю: ее было много! Почему нам не оставил? А? — ревел пьяный здоровяк бакавул.
— Я же не всю зажарил…
— Вот и зажарь нам заячьего мяса! Быстро!
Бахлул вернулся к огню, в смятении начал хлопотать у котла: снова растопил масла, нарезал небольшими кусками зайчатину…
Ночь окутала дворец, темная, ветреная. По-прежнему хлестал дождь.
И вдруг забегали нукеры-охранники, громко выкрикивал кто-то: „Лекаря! Лекаря!“ Бестолково засуетились, толкая друг друга, бакавулы. Шум нарастал, и у дверей в столовую собралась толпа. Тахир опрометью промчался из отдаленного „приюта уединения“, вбежал в столовую.
Бабура рвало. Лицо его посинело. Он задыхался, метнулся было к дверям выйти наружу, но не сделал и двух шагов, зашатался. Подскочил Тахир, поддержал.
